Экспорт масла не прекращался и в голодные времена, и как это случилось, что мой отец выпал из жизни, – я не знаю, но он потерял свое дело, и, как я уже сказал, моя мать и сестра умерли. Умерли, как подыхают бродячие кошки, – всем на них было наплевать. Но в это время умирал весь город. На берегу реки, в порту, суда еще заходили в гавань и швартовались, но уже не с фрахтом моего отца. Старые корабли начали перевозить в Канаду разорившихся людей – таких голодных, что в трюмах они едва ли не жрали друг друга. Я не говорю, что сам это видел. Но мне было тринадцать лет, и я душой и сердцем знал, что нужно бежать. Я прокрался в темноте на один из кораблей. Я рассказываю как могу. Это было давно, задолго до Америки. Шесть недель я провел среди самых нищих, разоренных, голодающих. Многих из них пришлось спустить за борт. Вот как это было.
Сам капитан умер от лихорадки, и когда мы достигли Канады, то были кораблем без кормчего. Нас отправили в бараки для больных, и там умерли сотни. Я просто записываю все как было. Суть в том, что мы были ничем. Никому не нужны. Канада нас боялась. Мы были чумой. Крысиным народом, разве что на двух ногах. Голод забирает у тебя самость. Все, чем мы были, стало тогда ничем. Разговоры, музыка, Слайго, истории, будущее, прошлое – все это обратилось в ничто, стало как навоз. Вот кем я был, когда встретил Джона Коула, – человеческой вошью; меня чуждались даже злодеи, а добрым людям я был ни к чему. Вот с чего я начинал. Это поможет вам понять, какой победой была для меня встреча с Джоном Коулом. Я впервые опять почувствовал себя человеком. И хватит, я сказал. Не хочу больше говорить об этом. Рот на замок.
Я это все только потому рассказываю, что без этого нельзя как следует понять всего остального. Как мы могли смотреть на резню не моргнув глазом. Потому что мы и сами были ничем, начинали с полного ничтожества. Мы знали, что делать с ничем, мы были в ничтожестве как дома. Я с трудом могу это произнести, но мой отец тоже умер. Я видел его тело. Голод – это вроде огня, как в печи. Я любил отца – раньше, когда еще был человеком. Потом он умер, а я был голоден. Потом корабль. Потом ничего. Потом Америка. Потом Джон Коул. Я любил Джона Коула. Только его и любил на всем свете.
Вернусь к первым дням в армии. Мы достигли форта Кирни, он стоял возле нового поселения старателей, в северной Калифорнии, по большей части безлюдной. Дикая местность, гористая, по слухам – битком набитая золотом. Она принадлежала индейцам племени юрок. Может, форт назывался и не Кирни, я уже не помню. Кирни – ирландское имя. Память – ужасная лгунья, и я не верю ничему из того, что она подсовывает. Раз уж я взялся рассказывать, то вынужден доверять ей, но должен официально предупредить, как предупреждает кассир, продавая билет на Западную железную дорогу, что поезд пойдет через глушь, где индейцы, бандиты и бури. В городке было ополчение из горожан и золотоискателей, рассеянных по заявкам. Они просто жить не могли с мыслью, что где-то рядом есть индейцы, и делали вылазки, обшаривали холмы, чтобы всех индейцев перебить. Они могли бы захватить мужчин в плен и приставить их к работе – копать, мыть золото, – таковы были законы в Калифорнии. Могли захватить детей и женщин в рабыни и наложницы, но в те времена предпочитали просто убивать всех, кто попадется.