Еще день спустя я слоняюсь по лагерю, и вдруг что-то начинает происходить. Целых четыре полка поднимают и приводят в готовность. Только что отдыхали, а теперь все в строю. Роты собраны, кони бьют копытами и фыркают. Полки поведет майор, потому что полковник в отъезде, в Сан-Франциско. Так сказал Поулсон. Но куда мы, спрашиваю я. Никто не знает, отвечает он, приказы получим позже. Только один полк остается – оборонять крепость. Все остальные валят из ворот. Шеренга за шеренгой кавалеристов. Синяя змея в одну восьмую мили длиной. У нас пять новых орудий Гатлинга и целая батарея наполеоновских двенадцатифунтовок. Но погода стоит неподходящая для военных действий. Земля твердая и голая, и травы нет даже на равнинах. Должно быть, сделаем быструю вылазку и вернемся. Но точно никто не знает. Еще хуже то, что крысообразный немец Генри Сарджон до сих пор с нами. Он явно о чем-то страдает – едет, глядя в землю. Поулсон говорит, что майор не любит Сарджона, а я говорю, что его и мать родная, пожалуй, любила скрепя сердце. Мы едем точно тем же путем, что и раньше, и я не знаю, радоваться этому или бояться. Похоже, мы скоро снова увидим те же сосны и березы в том же овраге. Спускается ночь, но майор гонит нас вперед. Мы следуем своим путем под холодными звездами. Я пытаюсь что-то вытянуть из Поулсона, но он ничего не знает. Надо снова попытать счастья со Старлингом. Подъезжаю к нему. Эй, Старлинг, куда это мы едем? Ни слова в ответ. Он только смотрит вперед, но все же не удержался и метнул взгляд в мою сторону. Кое-как взошла робкая тусклая луна. Как лампа, в которой керосин на исходе. С первыми перстами восхода мы как раз подъехали к той самой V-образной лощине, что и в прошлый раз. Въезжаем через проход в верхней части. Дальше – склон из серого камня и крапчатый снег. На средней дистанции от нас – ручеек, изо всех сил ловящий лучи солнца. Ниже ручейка лежит палаточная деревня, где живет Поймал-Коня-Первым. Что все это значит, во имя долготерпеливого и многомилостивого Господа?
Поймал-Коня-Первым, видно, готовится к заключению договора, поскольку над городком реет флаг янки. Он привязан к верху самого большого типи посреди деревни. В нашем войске начинается шевеление, ряды сплетаются и расплетаются. Очень скоро пушки и «гатлинги» уже стоят на позициях. Мы едва ли в двухстах футах, и если артиллеристы выстрелят, то уж ни за что не промахнутся. Винона, Винона! Должно быть, она там, в этом чертовом шатре. Майор отдал приказы, капитаны командуют ротами, и все встают по местам. Мы видим, как индейцы ходят по лагерю, скво разводят первые утренние костры. Кое-кто встает и смотрит на нас через расселину. Они, похоже, сильно удивлены – не меньше моего. Судя по количеству викиапов и типи, в лагере человек пятьсот. От ручейка бесшумно поднимается дымка. Дальше склон идет вверх, к лесу, потом – темно-зеленые просторы леса, и за ними – нагромождение высоких черных гор с шевелюрами снега на макушках. Тишина расползается по нашему войску, и по деревне, и по лесу, и по горам. Все Божье творение в растерянности и не знает, что сказать. Вот рядом возникает Поулсон и косится на меня. Вдоль строя едет майор Нил. Он выкрикивает приказ, повторяясь перед каждой полусотней солдат. Тут из деревни выбегают человек двадцать воинов и несутся к нам. Они даже не вооружены. Просто бегут. Поймал-Коня-Первым бежит впереди. Он снял флаг с типи и теперь бежит с ним. Размахивает, будто хочет сказать какое-то слово. Майор Нил как раз дошел до нас. Вперед, солдаты, говорит он. Не оставляйте в живых ни единой души. Чтобы трава не росла. Убивайте всех. Но таких слов нет в лексиконе майора.