Три века Яна Амоса Коменского (Смоляницкий) - страница 15

Он не мог ошибиться — это была она: высокое, простое здание из серого потемневшего камня, крутой скат кровли, над нею крест. С двух сторон часовни были сооружены леса, оттуда слышались голоса, раздавался стук молотков. Очевидно, иезуиты,[35] овладевшие часовней после поражения гуситов и без конца перестраивавшие ее, снова затеяли какие-то работы. Что ж, они могут даже разрушить часовню, снести всю до основания, но никому никогда не удастся стереть ее из народной памяти. Двести лет прошло с тех пор, как Ян Гус произносил здесь свои пламенные речи, звал народ на борьбу — целых двести лет! — но слова и дела его не забыты.

С волнением Ян Амос вошел в часовню. Там царил полумрак. Не было зажжено ни одного светильника, и только сверху сквозь запыленные окна сочился тусклый свет. Откуда-то, видимо из подземелья, тянуло сыростью. Немного привыкнув к полутьме, Коменский огляделся. В часовне было пусто. Он подошел к стене и увидел частью стершиеся, частью умышленно испорченные, грубо замазанные изображения и гуситские надписи. Мрак. Разрушение. Ненависть католических попов, не утихшая и за два столетия, продолжала делать свое черное дело. Ненависть — и страх перед памятью, идеями Гуса, живущими в народе. Тяжело видеть, как уничтожается народная святыня.

И как горько, одиноко в этом беспредельном пустом пространстве!

Ян Амос закрыл глаза. В какой-то момент ему показалось, что снаружи исчезли голоса рабочих и удары молотков на лесах, а сама часовня осветилась множеством огоньков, стала выше. Люди стоят, тесно прижавшись друг к другу, вытянув шеи, чтобы хоть краешком глаза увидеть проповедника. Его слова, простые и ясные, западают в душу — именно так, как он говорит, чувствует и мыслит каждый из пришедших сюда услышать правду о развратной жизни попов, о своей обездоленной судьбе. У мужчин, тех, кто одет победнее, вспыхивают глаза, сжимаются кулаки, они готовы хоть сейчас посчитаться с жирными монахами и высокомерными святошами в шелковых рясах и драгоценностях, составляющих высший клир.[36]

«Клир не учит, а портит народ своим развратом, связанным с богатством, — гневно бросает слова Ян Гус. — Так надо отнять у него богатство! Преемники Христа должны быть бедны, как апостолы. А они, наоборот, только о том и думают, как бы еще увеличить свои богатства, для чего рассылают продавцов индульгенций и хищных монахов, которые устраивают никому не известные празднества, выдумывают чудеса и грабят бедный народ...

Даже последний грошик, — гремит проповедник, — который прячет бедная старуха, и то умеет вытянуть недостойный священнослужитель, если не за исповедь, то за обедню, если не за обедню, то за священные реликвии, если не за реликвии, то за отпущение грехов, если не за отпущение, то за молитвы, если не за молитвы, то за погребение. Как же не сказать после этого, что он хитрее и злее вора?»