Потом Ольхов курил в форточку. Расплющив о подоконник окурок, невидяще уставился в стекло.
— Слава, наверное, действительно, я идеалист. Или дурак. Зачем я, ты, все сидим здесь, деньги получаем, если обыкновенный гадюшник прихлопнуть не можем?
И Сергеев, и Ольхов хорошо знали, что происходит в единственном на весь город и район мебельном магазине. Знали, что через подставных лиц и грузчиков сбывались дефицитные гарнитуры, и догадывались, какое место занимала в этой цепочке директор магазина. Слишком большие связи приобрела она за последние несколько лет, и совсем не просто даже для Бондарева было подступиться к ней.
— О чем вы еще говорили с Саней в то утро? — спросил Сергеев.
— О ремонте… о пустяках разных… — Аверин пожал плечами, — ну, ничего такого, что бы тебя заинтересовало. Слишком веселым он не был, задумчивым тоже. Обычное настроение, торопился на работу. Заходи, говорит, вечером, у меня бутылка коньяка неделю в холодильнике стоит, скоро прокиснет. А вечером вон оно как получилось…
— Николай, ты эту бутылку сам видел?
— Стояло что-то в холодильнике. Когда он масло доставал, я мельком бутылку видел — вроде коньяк.
— Она была полная?
— Слушай, а это так важно? До чего мы любим ковырянье. Трезвый — нетрезвый, тьфу ты!
Аверин раздраженно крутнулся в кресле, которое затрещало под тяжестью его стокилограммового тела.
— Не в этом дело. Ты можешь ясно сказать — да или нет!
— Кажется, полная. На половинку он бы меня не пригласил. Ты скажи откровенно, что-нибудь новое стало известно, не самоубийство?
— Нет, все нормально, — сказал Сергеев, поднимаясь. — То есть нормального ничего нет. Бывай!
Итак, утром в холодильнике стояла полная бутылка коньяка. Сам Ольхов в тот день ничего не пил. С работы домой он пришел в половине восьмого. Примерно через полтора-два часа раздался выстрел. Значит, в квартиру к Ольхову кто-то приходил, видимо, хорошо знакомый. Саня угостил его коньяком, но сам пить не стал. И визит имел какое-то решающее роковое значение. Именно после него Ольхов выстрелил себе в грудь. Но кто мог быть этот человек?
Витька Черных, тогда еще младший лейтенант, стоял за спиной Ольхова. Попытался продвинуться вперед.
— Александр Иванович, давайте я, у меня лучше получится.
Сутулый, взлохмаченный Ольхов отпихнул Черных, показал пальцем, чтобы тот отошел за простенок. Надавил пуговку звонка. Никто не отзывался, потом откуда-то из глубины коридора спросили:
— Чего надо?
— Горгаз.
— Идите на хрен. Я с ночной смены!
— Князев, открывай, чего на лестнице людей держишь?
— А-а, менты… — зевнули за дверью, и в этом деланно долгом зевке угадывалось напряжение лихорадочно обдумывающего свои дальнейшие действия человека.