Через час, высадив Володьку, Саня Лукашин был дома. Поселок, в котором он прожил свои двадцать три года, назывался Хамовка и представлял из себя скопище домишек, беспорядочно разбросанных среди оврагов и камыша. Поселок появился перед войной, когда в городе начали строить огромный металлургический комбинат. В Хамовке, на самовольно захваченной земле, селились вербованные, раскулаченные и прочий разношерстный люд, съехавшийся на строительство комбината. В войну прибавились эвакуированные.
Город, наступавший на Хамовку рядами девятиэтажек, остановился, не перевалив через болотистую низину. Дальше строить высотки было нельзя.
Дом, в котором жил Саня с матерью, стоял на краю оврага, и почти весь огород приходился на сползающий овражный склон. Мать умудрялась выращивать здесь огромные тыквы и собирала неплохой урожай картошки. Дом слепил из самана и обрезков досок сразу после войны покойный Санин отец. Он умер лет восемь назад, а перед этим долго болел. По причине пьянства его лечили от печени, но умер отец от нефрита.
За прошедшие годы дом осел и стал сползать следом за огородом в овраг. Маленькие, наглухо вмазанные окошки, в полуметре от земли, выходили на засыпанную шлаком улицу. Шлак позволял передвигаться, когда дожди превращали глинистую почву в клейкое месиво. Летом ветер выдувал из шлака мелкую черную пыль, которая скрипела на зубах и делала серым свежевыстиранное белье. В овраг всей улицей скидывали мусор и выливали помои. Туда же бросали дохлых кур и кошек. Вонь никого не смущала. К ней привыкли, как привыкли к полчищам крыс, заброшенности никому не нужного поселка и вечно пустым полкам единственного магазина.
Мать налила Сане горохового супа с плавающими кусочками сала. Он поболтал ложкой и просительно глянул на мать. Та поворчала и принесла из другой комнаты кружку браги, подкрашенной смородиновым вареньем. Саня весело опрокинул содержимое и с аппетитом принялся хлебать горячий суп.
— Сережка Клевцов приходил, — сообщила мать, — к вечеру снова обещал зайти.
— Чего ему надо?
— Не сказал. Либо выпить не с кем. Родная душа.
Мать поставила на стол чай с горбушкой хлеба и стала рассказывать, что талоны на масло, видно отоварить не удастся, его и в городе нигде нет, а колбасу должны привезти завтра.
Саня, согласно кивая, допил чай с горбушкой хлеба и вышел на лавочку покурить. Он работал мотористом на насосной станции, сутки — дежурство, трое — дома, впереди еще оставался день отдыха, а Саня решил, что завтра надо будет опять съездить в степь, пока держится хорошая погода, а черепа отчистит и приготовит для продажи на дежурстве. Конечно, не самое лучшее занятие — мертвецов тревожить, но им-то теперь все равно, Сане жить надо. У матери пенсия сто пятнадцать рублей, да и сам он зарабатывает не густо. Руки у Сани хорошие, мог бы слесарем в любом кооперативе деньгу зашибать. Но уходить из мотористов он не хотел по двум причинам. Первая — увечье. Среди нормальных, здоровых мужиков Сане становилось не по себе. Не то, что говорить, а посмеяться вместе с ними над анекдотом и то не мог. Вылетало изо рта с брызгами слюны шипенье, и от такого Саниного веселья становилось другим не по себе.