Выйдя на улицу, Леонид и Донка медленно пошли по заснеженным деревянным мосткам к своему дому – под звездными искрами, под сияющим месяцем.
– Ты помрачнел, Леня, – сказала она. – У тебя что-то случилось? Или Виктор Петрович что-нибудь плохое тебе сказал?
– Ничего у меня не случилось. – Леонид постарался, чтобы темные интонации не звучали в его голосе, но тут же рассердился на себя за такое старанье и подтвердил: – Действительно, Морозов в тоску вогнал.
– Чем же?
– Да чем… Все плохо, а будет еще хуже.
– Это не так?
– Какая разница! – сердито хмыкнул он. – Объективно, может быть, так. Но мне-то что прикажешь делать? Невозможно жить с такими мыслями, пойми. Это не только лишает всякого побуждения к труду, но и просто больным делает.
Леонид остановился. Донкины глаза были теперь прямо перед ним, и он физически чувствовал, как что-то переливается из них в его глаза, в него всего.
«Как я мог ревновать, злиться на нее? – подумал он с раскаянием. – Что моя жизнь без нее?»
– Что я должен делать? – повторил он. – Я построил дом, и не только свой, и дальше намереваюсь строить, я воспитываю сына, и что там еще на сей счет советуют… Мне есть что терять, я не могу все бросить. Да с какой стати я должен все бросать, в конце концов!
– Ты не должен, Леня. – Она коснулась его виска холодными от мороза пальцами, провела по лбу ласковым легким движением. – Но если дело доходит уже до болезни, то не надо себя гипнотизировать. Ты решительный человек, бесстрашный, и в тебе нет той наивности, что в Эндрю этом милом. – Донка улыбнулась при имени Эндрю, но улыбка ее тут же исчезла. – Сделай так, как натура твоя тебе подсказывает, и будешь прав, – твердо сказала она.
– Натура моя подсказывает, что я не перекати-поле. – Леонид сам не понимал, почему его так рассердили ее слова. – И пойдем уже наконец домой. Не только ты репетировала, я тоже весь день не гулял.
К дому подошли в молчании – Донка, возможно, в молчании обиженном. Но Леонид был так сердит на себя, на свое же собственное раздражение, что не пытался смягчить ее обиду. Он толкнул калитку и, пока Донка закрывала ее на щеколду, прошел к дому, зажег свет над крыльцом и вставил ключ в замок.
– Ну где ты? – произнес он, не слыша ее шагов у себя за спиной, и обернулся.
Калитка была распахнута настежь. Это почему-то так поразило его, что он похолодел.
«Ушла? – чувствуя, как пот выступает на лбу – зимой-то! – подумал он. – Что я наделал?!»
Чувство, что он совершил непоправимое, было таким острым, что не оставляло возможности осознать его абсурдность. Что значит ушла, почему вдруг, куда?..