Он в первый же раз это узнал – когда наутро после той ночи, которую Донка провела одна в его доме, пришел проведать ее. Он был готов к тому, что не найдет ее здесь, эта мысль так мучила его, что он всю дорогу от морозовского дома, в котором переночевал, уговаривал себя, что в этом не будет ничего страшного, он просто должен убедиться в том, что она ушла, в конце концов дверь запереть, а если она все еще в доме, то он спросит, как она себя чувствует, не простыла ли, и отдаст ей порошок от болей в горле, который нашел в аптечке у Морозовых, вдруг у нее болит горло, ведь она вчера ходила под холодным ветром в мокрой одежде… Леонид постучал, дверь распахнулась сразу, как будто его ночная гостья ждала на пороге, и в ту же секунду он понял, что она не гостья ему, а хозяйка его сердца, тела, всего его – и, вглядевшись в ее глаза, обнял ее, не думая уже, что нельзя этого делать, что Донка может воспринять его порыв как указание на то, что она обязана ему за эту ночь… Ни о чем он не думал в то утро, когда увидел перед собою ее светлые черные глаза и понял, что жизнь его без нее не имеет смысла.
И вот теперь она уснула рядом с ним, и он уснул рядом с нею.
Леонид проснулся в темноте от непонятного, но сильного страха. То ли сон какой-нибудь, мгновенно забытый, был тому причиной, то ли присущая предрассветному времени тревога. Несколько минут он лежал не двигаясь, стараясь унять быстрое сердцебиение.
За эти несколько минут он понял, что Донка тоже не спит.
– Кто этот человек? – спросил он, не открывая глаз.
Она молчала, но он знал, что она слышала его вопрос. Поняла ли? Он бы не понял.
– Отец, – ответила Донка. – Мой отец.
– Как? – Леонид мгновенно сел на кровати, взглянул в ее мерцающие в темноте глаза. – Как он тебя нашел?!
– Цыгане легко находят, – с какой-то странной безучастностью ответила она. – Он уже несколько раз приходил.
– Зачем?
– Хочет, чтобы я вернулась в табор.
– Что-о?! – От возмущения Леонид вдохнул так глубоко, что закашлялся. – Что значит… Какого лешего в табор?!
Все, что было три года назад здесь, в этой спальне, на этой кровати, тогда только привезенной – следы от плети на ее плечах, увиденные им в беспощадном утреннем свете во время первых ласк, синяк на ее скуле, его ярость на то, что кто-то мог ее ударить, – взметнулось в его памяти.
– Как он посмел сюда явиться? – Леонид слышал, как та же ярость клокочет сейчас у него в горле. – Что он тебе говорит? Ты должна мне сказать! – потребовал он.
– Говорит, что сейчас не время к месту прирастать, – с той же странной безучастностью ответила она.