— Пошли, Данила, — Богдаш двинул плечами, показывая, что объятие не к месту. — Пошли, вдвоем все обговорим. Так что ты толковал — переманили Авдотьицу? Давай-ка сначала.
Они вышли в проход между стойлами, оставив Озорного в одиночестве размышлять о медных сковородках. Богдаш, не оглядываясь, пошел вперед, накинув на одно плечо шубу, Данила — за ним, вспоминая…
Вспоминал же он — что такого ему толковала Авдотьица, когда прибегала в последний раз?
Вызвала из конюшен, встала с ним у ворот, чтобы все видели — молодого конюха подцепила (таково было мнение искушенного Желвака), стала расспрашивать, не нужно ли сбегать куда — она, мол, с охотой…
И тогда же Данила, вспомнив про ее удачный розыск в Хамовниках, пошутил… пошутил… что-то он ей такое сказал смешное, на что она рассмеялась и подтвердила свою готовность хоть пешком по льду в те Хамовники бежать… и еще смеялась, что не худо бы всех соседок допросить, на что Данила ей сказал…
Парень призадумался.
Он ответил, что это вряд ли потребуется, имея в виду, что вот-вот должна сработать ловушка, а тогда уж розыск двинется вперед семимильными шагами, найдутся те налетчики, что похитили деревянную грамоту у подьячего с ярыжкой, и от них можно будет тянуть ниточку в Хамовники, а не наоборот…
Авдотьица так явственно домогалась еще работы и, соответственно, денег, что Данила даже почувствовал себя неловко. Девка ему нравилась, он и не подозревал, что в ней такая неукротимая жадность завелась. Потому он и распрощался с Авдотьицей поскорее — выскочил-то на мороз в одном зипунишке, да и дела на конюшне сами не делаются.
— Я вот о чем тревожусь, — честно признался он, когда Богдаш привел его в другое тихое местечко, самому Даниле прекрасно знакомое, — у водогрейного очага. — Не сказал ли я ей чего лишнего? В последний-то раз она прибегала перед тем, как мы за табачниками гонялись. Она все спрашивала, не надобно ли еще в Хамовники? А ей-то чем Хамовники полюбились? Я, может, ей сказал, что больше они нам не нужны, и она…
Объяснить, какой вывод сделала Авдотьица из его слов, Данила не мог, хотя чувствовал — дело неладно.
От очага шло ровное и сильное тепло. В первую Данилину конюшенную зиму уж как он это сооружение проклинал! Сколько сюда ведер ледяной воды перетаскано! Очаг вместе с вмурованным в него огромным котлом стояли в дальнем углу, на случай, если начнется пожар — чтобы не сразу на стойла огонь кинулся. Конюхи, что носили к стойлам ведра с теплой водой, по дороге половину выплескивали — а кому по воду бежать? А Данилке…
— Она обезопасить тот двор в Хамовниках хотела, — понял Богдаш. — Стало быть, у тех людишек, у Одинца с Соплей, совесть нечиста. И была нечиста еще до того, как они того сторожа при покойниках треснули и тело вывезли. Вот тебе еще довод — всякий разумный человек, чем кулаками махать, попытался бы тело выкупить. А эти сразу — в лоб! Оно и видно — стеночники! Хотя Одинцу пора бы и поумнеть — я о нем слыхивал как о хорошем бойце. Говорят, старый знаток его охотницкому бою обучал.