— А к четвергу обещалась.
— И лучшие бои — в четверг! — Богдаш даже расстроился. — Как же ты не додумался? Ну хоть разорвись! Договорись с ней на пятницу, что ли?
— Коли успею. Поди-ка сюда, свет, — Семейка поманил рукой Данилу.
Тот вошел и сел на указанное место, рядом с товарищем.
— Уж и не знаю, откуда в тебе такое, хотя пора бы и привыкнуть, — сказал Семейка. — Коли угадываешь — так, наверно, Божий дар. А коли своим умом доходишь, то не пойму, где у тебя, свет, столько ума помещается. И из чего он, твой ум-то, такое плетет… Я ведь дошел до Трещалиного домишки-то.
— Которого?!
— Да не вопи — покойного Трещалы. И с соседями потолковал. Данила, держись за лавку крепче. Старик похоронил свою старуху, жил один, да стал совсем плохой, к внукам перебираться не желал, и внучка с ним сынка своего поселила, чтобы за прадедом присмотрел. И все соседки парнишку знали, он с их детишками играл. А после дедовой смерти пропал парнишечка. Что ты на это скажешь?
— Ого! — сказал вместо Данилы Богдаш.
— Сколько ему лет было? — сдвинув брови, спросил Данила.
И видно было — мысль уже проснулась, уже барахтается…
— Все сходится, свет. Одиннадцать, двенадцатый. Соседки заметили, что второй день играть не выходит, побежали поглядеть, не заболел ли, — а там только мертвый Трещала у остывшей печки.
— Когда это было — спросил?
— Да Господь с тобой, свет!.. — Семейка беззвучно, как всегда, рассмеялся. — Хорош бы я был, кабы про главное не спросил. Утешь свою душеньку — на Тимофея-апостола.
— Наш парнишка! — произнес Богдаш. — Так это что ж выходит? Что Трещалино наследство?..
— Дивны дела твои, Господи! — молвил, присоединяясь к Желвакову удивлению, Семейка. — Вот до того, что деревянная грамота, из-за которой Земский приказ чуть не взбесился, и есть Трещалино наследство, додуматься было мудрено. На кой шут подьячим это сокровище? Ведь они из-за той грамоты всех на ноги подняли! Кабы не они — и Башмаков бы не забеспокоился.
— Это еще доказать надобно, — заметил Богдаш. — Коли грамота не из Верха вынесена, то и Башмаков может спать спокойно. А для того неплохо бы ее все же ему представить.
— Неплохо-то неплохо… — пробормотал Данила.
У него в голове уже складывалось некое строение, в котором многих бревнышек недоставало, но общие очертания кое-как образовались…
В первый день Масленицы государь не появился, ближе к вечеру конюхи вышли на двор. Разговоры были вольные — про увеселения. Родька Анофриев успел сбегать на Москву-реку, рассказал, что сошлись четыре стенки — сперва ткачи из Кадашей и молодцы из Пушкарской слободы, и пушкари ткачей довольно скоро побили, а потом Рогожская слобода выставила стенку против ямщиков из Тверской слободы, и там уж бились отчаянно, хотя знающие люди носами крутили: ярости много, а умения мало, и надежа-боец опозорился — вылетев из третьего ряда своей стенки и имев достаточно места для разбега, вражью стенку пробить не смог. Еще какие-то стенки составлялись из охотников на льду Неглинки, но это уж было баловство.