— По прозванью она, дай Бог памяти… Третьякова! Потому — дед у них был Третьяк Акундин, деда я помню.
Стенька постарался запомнить прозвание.
— Значит, до того, как ты решетку опустил, никто не пробегал? Ни мужик, ни баба? Ни сани не проезжали, ни каптана?
Каптана — это был намек на морозовский двор. Глеб Иванович не допустил бы, чтобы молодая жена ездила в простых санях. А вот ежели вторая боярыня Морозова, Анна, прибыла к невестке тайно, чтобы поколобродить, она-то и могла в неприметном возке об один конь заявиться.
Все-таки приятно было Стеньке думать, что на его красу и стать боярыня польстилась…
— Какая тебе каптана? В каптане боярыня только в Кремль выезжает, к государыне! Да на богомолье еще… — Пятка призадумался. — Погоди, молодец! А ведь бегала там ночью баба!
— Так что ж ты молчишь? — Стенька даже сронил с ложки обратно в миску груз капусты.
— Бегала, бегала! — убежденно твердил Пятка. — Я решетку-то поздно опустил! А вот выходил из избы, а как входил обратно — она и прошла. И точно — в переулок пошла!
— Поздно уж было? — подсказал Стенька.
— Да не рано, я ж говорю — уже решетку опускать подумывал. А потом, как решетку опускать шел, она и обратно проскочила, с мешком! Туда и обратно единым духом!
— С каким еще мешком?
— А мне откуда знать? Идет себе баба и идет, одна, никого не задевает, чего я к ней цепляться буду?
— Значит, на Бабичевой вдовы двор без мешка, а обратно — с мешком? — уточнил Стенька.
— Ну да-а…
— А теперь слушай меня, дядя. Той бабе там с мешком бегать не полагалось. И кабы решетка была опущена, она бы и не проскочила! — грозно сказал Стенька. — А что ты ночью решетку не опускал — это мне доподлинно известно! Я сам по этому делу хожу, розыск веду, и кабы ты решетку опустил — я бы первый об нее споткнулся! Понял, дядя? И теперь мне об этом нужно доложить подьячему Деревнину.
— Про решетку, что ли? — только это и понял из всех Стенькиных забот старенький Пятка.
— Ясное дело — про решетку! — И земский ярыжка, кинув ложку на стол, поднялся, как бы желая немедленно бежать в Кремль и орать на всю Ивановскую площадь про Пяткино злодеяние.
— Да погоди ты гневаться! — взмолился Пятка. — Я, может, за весь мясоед первый раз ее опустить забыл!
Стенька сел.
— Точно ли в первый?
— Точно, точно! — И Пятка для убедительности начал креститься, бормоча нечто вроде молитвы, но со странными словами: «…да чтоб мне сдохнуть без покаяния…»
Подводить под неприятности Пятку Стенька не хотел. Сейчас-то старик был человек служивый, жалованье получал, избенку имел, хоть и крошечную, однако с печкой. А как что — к кому он со всем своим скарбом переберется и на шею сядет?..