Все смотрят на жеребца, а тот спокойно щиплет траву и отмахивается хвостом от серых злых оводов.
Подсадили Данилку на Гнедка и тронулись дальше.
У озера, под косогором, поросшим молодым березником, спешились. И, прежде чем пустить лошадей пастись, ведут их на водопой. Гнедко нюхает воду, звучно делает глоток и поднимает красивую голову. Долго смотрит вдаль, на закат, на поля, по-вечернему затихшие, на дальние синие горы. С черных бархатных губ падают капли и звонко разбиваются о багряную зеркальность воды. Дед Савостий потихоньку посвистывает, принуждая лошадей пить, и они тягуче сосут воду. Данилка тоже призывно посвистывает, и Гнедко, глубоко вздохнув, принимается пить. Слышно, как вода переливается в его огромном брюхе. Данилка думает, что если жеребец поднатужится, то выдует все озеро.
Наконец лошади напились, с чавканьем выдергивают засосавшиеся ноги из тины и тяжело взбираются на твердь, где сразу же припадают к сочной, набравшей силу траве. Гнедко уходит последним, ударив передней ногой по воде.
Теперь наступает черед мальчишек. Под веселый лай собак бросаются они в теплую воду, стараются как можно дальше нырнуть, показать свою, удаль. Дед Савостий тоже снял выгоревшую рубаху, обнажив усохшее, желтое тело с втянутым животом и резко выступающими позвонками. Лицо, шея и кисти рук в темно-коричневом загаре и резко отличаются от остального тела, будто с умыслом вымазаны глиной. Закатав портки до колен и перекрестившись, дед входит в розовую гладь, зачерпывает ладошками воду, обливает себе живот и звонко шлепает по бокам, ухает, со старческой веселостью обнажая в улыбке беззубые десны, и смешно передергивает острыми плечиками.
— А вот кто домырнет до энтой коряжины? — Он показывает крючковатым мокрым пальцем на торчащую из воды корягу.
Мальчишки, поднабрав воздуху и сверкнув голыми задами, ныряют. Донырнул Ромка. Данилка не дотянул, а Андрейка, тот и вовсе в стороне вынырнул, у берега, и обалдело хлопает глазами: что за напасть!
— В грудях у тебя просторно, — одобрительно говорит Ромке дед. — Кузнецом тебе быть сподручно, потому как воздуху могешь набирать как в меха.
— Я летчиком буду, — отвечает Ромка, отпыхиваясь и стараясь не показать, что задохнулся.
— Высоко берешь. — Дед сомнительно качает головой. — Упадешь — ногу вывихнешь.
…В войну Ромка стал летчиком, и на груди его была Золотая Звезда. Над Восточной Пруссией его сбили. Он выбросился из горящего самолета, но было слишком низко, и парашют едва успел раскрыться. Старший лейтенант Роман Кержаков, падая, потерял сознание. Когда очнулся, пополз на восток. Мокрый снег залеплял глаза, обожженные до мяса руки не слушались, резкая боль пронзала ноги. Из снежной мглы, как привидения, появились немцы. Роман отстреливался из пистолета, пока не остался последний патрон. Когда немцы поняли, что он не опасен и кинулись к нему, он сунул себе в рот пропахший горьким порохом ствол…