Так Данилка попал к нему в ученики. Пощады Сашка не давал.
Он был просто одержимым, он мог рисовать с зари до зари, не чувствуя усталости. Он таскал Данилку по магазинам, где висели выставленные на продажу картины, писанные в местной художественной мастерской, и репродукции на бумаге, печатанные в Москве. Сашка показывал все это Данилке, образовывал.
— Это Левитан, «После дождя». Он ее за четыре часа написал. Видишь, как вода блестит? Дождь только что прошел, и трава вон вся мокрая еще. И воздух сырой. — Сашка потянул даже носом. — И прохладно. Чуешь?
Сашка зябко поежился. Он ощущал картину всем своим существом, он жил ею, и это передалось Данилке, и он тоже почувствовал зябкость, как после дождя.
— А это Шишкин, — показывал Сашка на другую репродукцию. — «Утро в сосновом лесу». Рассвет. Рано еще. Вон, видишь, дерево вдали голубое? Это из-за тумана. И воздух еще синий, а на верхушках вон уже солнце играет. А медведей ему художник Савицкий нарисовал, Шишкин не умел их рисовать. Сумел бы, конечно, но не так. Он природу здорово передавал, особенно лес. Вон «Корабельная роща» тоже его. Видишь, какие сосны? Как живые стоят. Вот бы в Москву попасть, в Третьяковскую галерею! — мечтательно вздохнул Сашка. — А то всё репродукции да репродукции, а их знаешь как перевирают, когда печатают, — краски смазываются. Ефим Иванович говорит, что между репродукцией и подлинником разница, как между небом и землей.
Хождение по магазинам служило им как бы посещением картинных галерей. Порою Сашка прибегал запыхавшись и с порога кричал:
— Айда в канцтовары, там новые картины привезли! «Мокрый луг» Васильева и Саврасова «Грачи прилетели». Ух, здорово!
И они бежали по шумным пыльным улицам или «зайцами» катили в гремящем трамвае на другой конец города и часами торчали в магазине, разглядывая репродукции и открытки. Сашку хорошо знали все продавщицы и позволяли даже потрогать картины руками.
Сашка мог часами говорить о картинах, о красках, о тонах и полутонах, о разной манере художников, о их творческом пути и о их судьбах. Данилка с интересом слушал, запоминал, удивляясь Сашкиной осведомленности, и все больше и больше увлекался рисованием. Отец Данилки радовался, довольно крякал и трогал щетку рыжеватых усов, когда рассматривал рисунки сына.
— А что, мать, глядишь — художником станет! А? Художник Данила Чубаров. Звучит? — И сам же удовлетворенно отвечал себе: — Звучит.
— Не знаю, — с сомнением говорила мать, сидя за швейной машинкой. — Хорошо бы, конечно, да хватит ли таланту? Вот Сашка, тот будет.