Лида умолкла.
Ночь темная, звездная. Было немного жутковато. Со всех сторон слышались шорохи. Казалось, будто кто–то крадется к нам. Тревожно и тонко трещали кузнечики. От реки неслись сварливые голоса лягушек. Деревня поднималась к горизонту, светилась огнями.
А там, вдали за горизонтом, широко разливалось желтое зарево.
— Тут дядя Санька Туман часто бывает, — сказала Лида. — Я видела. Один раз он при мне был. Я тогда в пшенице спряталась… Он долго стоял здесь! И лицо у него какое–то грустное было и светлое,. светлое!
— Это он лошадь кормил — сказал я. — Трава тут хорошая!
Лида снова замолчала, видно, обиделась на мое замечание.
— Смотри, как здорово! — восхищенно крикнул я. — Видишь, огни по деревне вверх поднимаются, а потом зарево! Словно от огней!
— Это от химзавода, — грустно сказала Лида.
— Я знаю! Там твой старший брат работает… А знаешь, если взобраться на пенек, то можно увидеть трубы завода!
Я вскарабкался на пенек, придерживаясь рукой за ствол молодой осины, который был уже толще моей руки.
— Смотри! — закричал я в восторге. — Лампочки на трубе завода видно! И клуб наш тоже видно!
Я спрыгнул с пенька и полез на осину. При каждом моем рывке вверх осина тревожно вздрагивала. Я взобрался на самую верхушку осины и увидел химзавод, рассыпанный огнями по горизонту.
— Ого! Сколько огней! — кричал я.
— Витя, слазь! Поломаешь! Она еще совсем тонкая! — молила снизу Лида.
— Не бойся! Ее ломать будешь — не сломаешь, — отозвался я. — Я сейчас как на парашюте спущусь!
Я начал раскачиваться на осине.
Мы любили взбираться на ветлы, которые росли на берегу речки, и, ухватившись за верхушку, плавно опускаться в воду. Гибкие ветлы тут же выпрямлялись.
Сейчас я расхрабрился и хотел точно так спуститься с осины на землю к ногам Лиды. Я раскачался, ухватился за верхушку и полетел вниз. Осина согнулась дугой и не выдержала, треснула посередине и разодралась чуть ли не до земли. Девочка вскрикнула.
Я выбрался из–под ветвей осины и виновато уставился на сломанное дерево.
— Что ты наделал!.. Что ты наделал! кричала Лида,
Мне было жалко погубленную осину, было горько и стыдно. Стараясь успокоить плачущую Лиду и как–то оправдаться перед ней, я произнес грубым, но неуверенным голосом:
— И чего ты ревешь!.. Кому она здесь нужна! Все равно бы осенью распахали…
Теперь я живо представляю себе то, как утром дядя Санька увидел сломанную осину, представляю себе так, словно все это происходило у меня на глазах. Я вижу, как дядя Санька пытался поднять осину. Потом понял, что все напрасно. Он постоял, постоял над ней с кепкой в руке и заковылял к телеге, путаясь в траве деревянной ногой. Он тяжело сел. Надел кепку. И вдруг, схватив кнут, резко хлестнул лошадь. Она испуганно рванулась с места и понеслась по дороге. У Волчьей балки дядя Санька повернул и полетел к деревне. К полудню он уже пьяный стоял у школьной изгороди недалеко от магазина. Костыль лежал у его ног.