А Лида в тот вечер после моих грубых слов убежала от меня, заплакав еще горше. Несколько дней она не могла меня видеть. А в школе пересела на другую парту. Вскоре мы помирились. Помирились, конечно, не без помощи ее матери. Но за одну парту со мной она больше не садилась. Тогда я не понимал значения моего поступка для нашей любви и думал, что у нас с Лидой все идет по–прежнему. Но она не могла забыть, и осина все время стояла между нами… До сих пор, сколько не думаю, я не могу понять, почему Лида так глубоко пережила это. Может быть, она жила в вымышленном, как у любимого ею Александра Грина, мире. И ей был нужен молчаливый друг, который был бы с ней рядом, но не мешал мечтать. Этим другом, по–видимому, была для нее осина. И может быть, в тот вечер она хотела открыть мне свой мир…
Лошадь, выбирая хорошую траву, шагнула вперед и потянула за собой телегу. Я откачнулся и взглянул на Тумана. Он медленно докуривал «козью ножку». Докурил, тщательно раздавил окурок о передок телеги, распутал вожжи в руках и потянул их на себя, чмокнув губами. Лошадь последний раз дернула траву и тронулась.
— Ну–ну! Шевелись!
Туман хлопнул вожжами по спине лошади. Она неторопливо затрусила по дороге. Зазвенела, задребезжала телега. Я оглянулся. Серый пенек безжизненно торчал у дороги.
Напротив моей избы Туман натянул вожжи.
— Подожди–ка немножко, пассажир слезет, — сказал он лошади. Потом мне: — Говоришь, отгостил? Завтра в город?
— Да. Завтра с утренним!
— Ну что ж, отдохнул малость…
Телега загромыхала на конюшню.
— Дядя Сань, прокати!
От соседнего дома бежал мальчишка.
— Тпр-р!
Туман отдал вожжи мальчишке.
-— Но! — звонко крикнул тот, и тарантас покатил дальше.
Вечером я пошел в клуб. Там было всего несколько человек. Парни сидели за столом и резались в домино. А рядом на этом же столе два мальчика двигали шашки. В уголке небольшой группой сидели девчата и что–то обсуждали. Изредка доносился их смех. Я подключился к доминошникам.
Возвращался домой один. С нашего конца деревни некому ходить в клуб. Большая луна взобралась на деревья и присела на верхушку, сонно разглядывая землю. Испуганные слабые звездочки попрятались за спины более ярких. А те немного потускнели и не так уверенно подмигивали земле. Деревня спала. Раньше весной из клуба шли широкой ватагой. Смех слышался, песни, шутки. А теперь тишина! Один! От этого было грустно. Шел я мимо Туманова дома. Заднее стекло избы тускло светилось желтоватым светом. Вспомнился высокий потрескавшийся пень и я почти побежал, заспешил домой. Там осторожно вывел из сеней велосипед, взял лопату и полетел за речку к осиннику. Прислонив велосипед к дереву, я начал искать среди молодняка подходящую осину. Таких было много. Я выбрал прямую, невысокую. Провел черту вокруг ствола и стал копать. Я окапывал ствол так, чтобы можно было вытащить корень вместе с землей. Боялся, что осина не примется. В кустах у реки рассыпался соловей. Откуда–то издалека ему отвечал другой. В воде сердито переругивались лягушки. А в деревне сонно и лениво, по–видимому, от скуки, Тонким голоском тявкала собачонка. Я выкопал траншейки вокруг ствола на два штыка лопаты и потихоньку подрубил корни со всех сторон. Вытащил осину вместе с землей из ямки, как комнатный цветок из горшка, и понес, ковыляя к велосипеду. Земля осыпалась и попадала мне в туфли. Я поставил осину на багажник и, осторожно придерживая за ствол, повел велосипед по берегу.