— Дела идут? — с веселым видом вернулся Матцев.
— Не стоят, — не глядя на него и не скрывая раздражения, ответил Павлушин.
— Мы чем–то недовольны?
— Слушай, Владик! — решительно поднял голову Андрей. — Ты, кажется, женат?
— Ну! — одновременно и подтверждая и спрашивая, — что с того, — протянул Матцев.
— Не лезь к девчатам! Оставь в покое Ан… Анюту!
— Что это ты забеспокоился? — засмеялся Матцев, берясь за ручку пилы.
— Нет, ты меня не понял! Я говорю, оставь девушку в покое!
— Это уж мое дело… Бери «вилку»! — сердито ответил Матцев.
— Нет, мое! — Павлушин цепко схватил его за плечо и повернул к себе. — Ты меня понял?
Матцев опешил, удивленно уставился на Андрея. Они молча глядели друг на друга некоторое время, словно каждый ожидал от другого действия или проявления слабости. Владик понял это, усмехнулся над собой–чудак! — и сбросил со своего плеча руку Павлушина.
Вечером Колунков лежал на спине на нарах, подстелив под себя, как обычно, спальный мешок. Он закинул ногу на ногу, постукивал носком в шершавое бревно низкого потолка, дергал струны гитары и тихонько напевал что–то себе под нос. Олег не любил выходные дни и те вечера, когда не валился в постель от усталости. Нужна была работа, работа или сон, лишь бы не думать, лишь бы не вспоминать. Спалось хорошо тогда, когда ныли мышцы. Сегодня он весь день укладывал утеплитель между стенок палатки. Работа кропотливая, но физически легкая… И снова вставала перед ним прошлая жизнь. Вспоминалась Леночка, стояло в голове почему–то одно утро после очередной ссоры. Ссорились они исключительно по вечерам, вернее не ссорились, а скандалили, пошло скандалили, мерзко! В то утро он не позавтракал, после ссор еда в рот не лезла, выскочил на улицу и нырнул в полупустой автобус. Квартира Леночки была на окраине города. Олег сел у окна и провел ладонью по холодному запотевшему стеклу. Стали видны проплывавшие мимо деревья.
Стоял октябрь. Дни были пасмурные. Из серых низких туч иногда начинал сеять липкий ленивый дождь. И в тот день с утра сеяло и сеяло сверху бесконечно и нудно. В автобусе тихо. Люди входят молча. Когда автобус притормаживает на остановках, на Колункова падают крупные капли, просочившиеся где–то сквозь крышу, но Олег не замечает этого. Он ежится на сиденье и грустно смотрит на мокрый асфальт с ярко–белой линией посередине, на почерневшие деревья с редкими желтыми листьями на ветвях, на хмурые стены домов с тусклыми стеклами окон. На душе у Колункова тоже пасмурно и тоскливо…
Поссорился он с Леночкой из–за денег. Работала жена продавцом в универмаге, в обувном отделе. Днем она продавала женские сапоги на «манке», австрийские. Продавцам разрешалось брать по паре себе. Леночка в сапогах не нуждалась, но, как обычно, взяла, надеясь выручить при перепродаже полсотни сверх цены. Но, как на грех, явилась бывшая одноклассница, явилась, конечно, к шапочному разбору, и начала канючить у Леночки. И пришлось ей потерять двадцатку из запланированных. Пришла она домой огорченная и пожаловалась Колункову. Нет бы посочувствовать ей, посопереживать, а он брякнул: