— Она вроде строгая…
Звягин не пожелал отвлекаться от игры, вытянул одну фигурку из гнезда, подержал над доской и воткнул в другую клеточку. Маленькая доска дорожных шахмат свободно умещалась на широкой ладони бригадира.
Борис Иванович Ломакин был ростом невысок, но широкоплеч, крепок, длиннорук. Прозвище у него было Медведь. А сына его, Сашку, такого же крепыша, похожего на молодого бычка, Звягин в шутку называл Маленький Медведь или Большая Ондатра. Сашка по–прежнему сидел спиной к Андрею и смотрел в иллюминатор.
Слова Олега Колункова о Владике и Анюте неприятно кольнули Андрея, но он снова подумал о Наташе, усмехнулся над своей тревогой и стал исподтишка наблюдать за Олегом. Обычно вялый, замкнутый и печальный, Колунков сегодня еще до отлета был возбужден, диковинно говорлив, даже попытался засмеяться однажды. Павлушин впервые видел, как Олег смеется, и поразился, услышав странно хриплые, рыдающие звуки. Вероятно, Колунков сам почувствовал необычность своего смеха, резко умолк и сконфузился. Андрей всегда чувствовал себя наедине с молчаливым и угрюмым Олегом неловко, неспокойно, виновато как–то и всегда искал предлог уйти от него. Слишком Колунков был загадочен и непонятен в своем всегдашнем одиночестве.
Олег Колунков, худой, костлявый, сутулый и длиннолицый, иногда напоминал Павлушину старую, с ввалившимися боками лошадь. Была такая в деревне. Ее уже не брали на работу. Она часами стояла одиноко на лугу, понуро упустив голову, задумчиво высматривала что–то в траве, не слыша, как мальчишки подкрадываются к ней сзади, чтобы выдернуть из хвоста волос для кнута. Кнут со свистом рассекал воздух и резко хлопал, если за конец ремня была привязана сплетенная туго и тонко волосянка. Лошадь вздрагивала, когда ее дергали за хвост, и оглядывалась, вздыхая. «Ну–ка, Чувырла, улыбнись!» — кричал, шепелявя, Васька, суетливый и озорной мальчишка. Лошадь смотрела на него добрыми глазами, потом показывала зубы, опуская мягкую нижнюю губу, улыбаясь и усмехаясь, словно говоря: «Тешься, дурачок, тешься! Не догадываешься ты пока, что и тебе не миновать старости!» Однажды Андрей заинтересовался, что так пристально высматривает лошадь в траве, но, как ни вглядывался, ничего не смог разглядеть. Колунков, когда на работе не было материалов и плотники играли в домино, тоже мог часами сидеть в вагончике, облокотившись на колени, согнувшись и морща лоб, не обращать внимания на стук и выкрики приятелей. Иногда губы его шевелились, словно он беззвучно разговаривал с кем–то. Владик Матцев тихонько толкал Павлушина и, усмехаясь, молча указывал на Олега, Владик однажды сказал Андрею, что Колунков, вероятно, скоро умрет: его то ли рак ест, то ли начинается белая горячка. Изредка Олег оживлялся, шутил, но даже тогда не улыбался. Светлело немного лицо, серые складки на лбу разглаживались, и все! В первый день Андрей принял Колункова за пожилого человека, а после узнал, что ему тридцати еще нет и что со Звягиным они одногодки, хотя усатый плотненький и благополучный гриб–боровичок Звягин выглядел рядом с ним совсем молодым человеком. Павлушин сразу же заметил, что над Звягиным плотники подтрунивают довольно часто, а Колункова не трогают, относятся к нему снисходительно. Пусть, мол, сидит тихонько, никому не мешает.