Торс дополз до шатающегося клыкастого столба чудовища и, приподняв голову, взглянул на него. Из глаз ударили два льдисто-голубых, ослепительных луча, прожегших тварь насквозь, и она вдруг сжалась, скукожилась, провалилась куда-то внутрь себя самой. Спустя минуту на полу осталась лежать только грязно-серая тряпица шкуры урода, а вскоре и она бесследно исчезла.
Борис осторожно отполз в сторону от мертвеца, а тот повернулся к нему, и остекленевшие глаза вновь полыхнули смертельным светом. Борис откатился прочь, и лучи прожгли стену, оставляя на обоях пятна ожогов. Вскочив, Борис бросился к чулану, но на полпути ногу его опалило трупным жаром, и он упал, ударившись лицом об пол. Кожа на скуле лопнула, брызнула кровь. Перекатившись на спину и приподнявшись, Борис смотрел на приближающийся торс с экстатической жутью, словно на рождение божественной сущности, священного ублюдка.
– Прости меня… Прошу, прости… Я не мог иначе, понимаешь? Я должен был это сделать. Я бы умер, если бы не убил тебя. Оно – то, что в голове, – сожрало бы меня! – бормотал, заикаясь и переходя на всхлипывание, Борис. И когда покойник подполз к нему, он обнял его, как обнимают вернувшегося из запредельных далей после долгой разлуки сына. Они сидели, крепко сплетясь телами, и плакали: Борис – солеными слезами, а мертвец – мутной ледяной влагой. И не было для них большего счастья, чем сидеть вот так, прижавшись друг к другу. Медленно остывающая тишина в квартире слушала их дыхание, в груди Бориса билось сердце, внутри убитого тикал будильник. И не было больше ничего – ни вовне, ни в глубине их самих.
Боже, я вернусь,
Конечно, я вернусь.
Но ты не заметишь…
Агата Кристи
Идя домой с работы, Архип старался не глазеть по сторонам, намертво вонзив взгляд в серый тротуар. И дело было не в каком-то иррациональном страхе, вовсе нет. Просто Архип всей душой ненавидел место, в котором родился и вырос. Пожалуй, в этом он был не одинок – подобных неуравновешенных неудачников хватает в любой провинциальной дыре. И если что-то и выделяло среди них Архипа, так это сила ненависти, испытываемой им к своему родному поселку. В этом ему не было равных.
Всю жизнь его корежило при одной мысли о том, что остаток своих дней ему придется провести здесь. Он мечтал о разноцветных огнях столицы, ее лоске и великолепии, блестящих витринах и захватывающих дух высотках. Ничего этого не было в его серой, скучной судьбе, а была учеба в техникуме, расположенном в соседнем городе, и работа сторожем на местной лесопилке. Техникум Архип не закончил: не хватило способностей, впрочем, он и не слишком старался. А дальше было то, что можно назвать сползанием в личную клоаку. Беспросветность провинциальной жизни и одинокое пьянство сделали из него морального калеку. Он не состоял на учете у местного психиатра, хотя не раз был в шаге от самоубийства. Трусость – вот что заставляло его жить и барахтаться дальше в трясине невыносимых будней. Будь Архип смелым, он бы давно уже одним махом оборвал пытку, в которую превратилось существование. Но он не мог – и продолжал страдать.