«Я бы разорвал тебя на куски, падаль, – в бессильной злобе подумал Сапог, с хрустом раздавливая казаком шприц. – Но ты мне нужен утром… Вернешь письмо с ключом, а потом по тебе справим поминки».
Качающейся походкой Сапог двинулся в хибару.
Нужно срочно выпить. В данном случае алкоголь действовал как дрова, подбрасываемые в затухающий костер.
Кстати, о дровах.
– Леха, печка остыла, – угрюмо бросил он.
Его приятель медленно повернул голову в сторону сваленных у «стола» поленьев.
– Оглох, что ли?! – повысил голос Сапог, и Леха с нескрываемой неохотой поднялся с табуретки.
Данилыч сидел как истукан, прикладывая к ране на голове ветхую тряпку, уже набухшую от крови. В потухших глазах – глухая безнадега и обреченность.
«Бумер» к тому времени давно закончился, и экран старенького телевизора стал густо-синим, как вечернее небо.
Наверху тоже было тихо, и Сапог немного успокоился.
«Щас согреемся, – решил он, потянувшись к наполненному стакану: из-за всей этой суматохи он так и не выпил. – Потом к девкам. Потом спать. А утром возьму за жабры Керосина».
Его тяжелый, буровящий взгляд остановился на отце.
– Сам виноват, – сказал он, разглядев пятна крови на бушлате пожилого человека. – Не вовремя ты решил в благородного рыцаря поиграть, Данилыч.
Все так же прижимая к разбитой голове тряпку, Данилыч встал.
– Куда собрался? – жестко спросил Сапог.
Леха, заправив печку, раздул угли, захлопнул заслонку и вернулся за стол.
– Хочу посмотреть, что ты прячешь внизу, – хрипло ответил Данилыч. – О чем вы говорили с этим наркоманом?!
– Не твое собачье дело, – огрызнулся Сапог.
– А потом заберу девочек, – словно не слыша сына, сказал Данилыч. – И только попробуй встать на моем пути. Не гневи Бога, Леонид. Ты только за сегодняшний вечер уже на десятку себе заработал.
Заскорузлый палец с желтым ногтем, как ствол, уставился на Леху:
– И ты тоже.
– Сапог, че-то Данилыч сегодня весь вечер напрягает, – пьяно хихикнул Леха, ковыряясь в зубах пластиковой вилкой.
– Угу. Он не врубается, что сам, типа, соучастник, – кивнул Сапог, и лицо старика залилось краской.
– Молчать! – внезапно заорал он, побагровев. – Молчать и сидеть на месте, мерзота!
Он отлепил от головы окровавленную тряпку и швырнул ее в Сапога. Влажный от крови край хлестнул по щеке уголовника, но тот даже глазом не моргнул, лишь усмехнулся.
Молниеносным движением Данилыч схватил костыль Керосина, все это время валявшийся на полу. Леха с искаженным ненавистью лицом поднялся с табурета, но он успел сделать лишь шаг, как подмышечная часть костыля, словно боксерский кулак, врезалась ему в нос. Послышался хруст сломанных хрящей, хлынула кровь. Треснул и ветхий костыль, сплошь перемотанный грязной изолентой. Данилыч ударил снова, но Леха умудрился пригнуться, и костыль гулко стукнулся об табуретку, окончательно сломавшись пополам.