Пайк.
Пайк.
ПАЙК.
Хрен с ним, что Пайк выкупает девок не только для того, чтобы подложить их под богатых мажоров. Да, Керосину доводилось слышать, что особо капризные клиенты приобретают юных соплячек не только с целью сексуальных утех. Некоторые извращенцы любят забавляться с девками в пыточной, отрезая от них пальчик за пальчиком. А кто-то даже шепнул ему, что в этой специфической индустрии особо ценятся новорожденные, так как на них есть тоже своеобразный и довольно узкий круг покупателей – людоеды…
Но все это Керосина не касается.
Ему без разницы, будет Пайк с этими сосками на фортепиано играть, или же он скормит их так называемым «гурманам» человеческой плоти…
Главное – за них дают бабки, и неплохие.
Так что теперь от него требуется одно – срезать с себя эту чертову изоленту, а там…
А там Главный Раскумаренно-Винтовой Бог, или Покровитель всех торчков, ему в помощь.
* * *
Этой ночью Сапог впервые увидел кошмар. Кошмар, связанный с событиями трехлетней давности, когда он был здесь вместе со своим неразлучным приятелем Гришей, более известным по прозвищу Шмель…
Ему снилось, что он в своем родном доме и ему всего восемь лет. Весна уступила долгожданному лету, и теплый солнечный лучик игриво пробивается сквозь щель в занавесках. На столе дымятся ароматные оладьи, в стеклянной вазочке нежится душисто-золотистый майский мед, отец, улыбаясь, несет пузатый самовар. После обеда они пойдут на рыбалку, а вечером будут варить раков, которых вчера привез родной брат Нины. Жизнь прекрасна!
«А где же Нина?» – разливая кипяток по чашкам, интересуется отец, и Леня, сделав озабоченное лицо, отвечает, что тетя Нина ушла за молоком в сарай.
«Ну, позови маму», – просит отец.
Леня хочет возразить, что тетя Нина ему вовсе не мама, потому что его настоящая мама давно умерла. И хотя тетя Нина вполне неплохо к нему относится, он никогда не будет считать ее своей мамой…
Но все эти слова остаются в голове Лени.
Подпрыгивая, он идет в сарай, напевая какую-то веселую песенку. Идет, не замечая, как быстро вытягиваются его конечности, как ширятся плечи и грудная клетка, как грубеет голос и кожа, покрываясь на подбородке жесткой щетиной, как наливается мышцами поразительно быстро растущее тело…
У сарая останавливается высокий двадцатичетырехлетний молодой человек с холодными недоверчивыми глазами и кривой усмешкой на тонких губах.
Сапог открывает скрипучую дверь, слыша отрывисто-чавкающие удары. В сарае прохладные сумерки – единственная, болтающаяся на проводе лампочка светит едва-едва.
Перед Сапогом крупный мужчина, склонившийся над старой чугунной ванной. В его руке громадный топор, лезвие которого густо забрызгано кровью.