– Да?
– Маркграфиня... – он на миг прервался, чтобы передохнуть, как видно, он перед этим мчался, словно заяц. – Маркграфиня приказывает... немедленно... явиться.
Я снисходительно улыбнулся, ибо то, что он воспринимал с благоговением, меня совершенно не касалось.
– Маркграфиня, при всём уважении, не может мне ничего приказывать, – сказал я. – Я подчиняюсь приказам Кнотте, а он лишь своим руководителям в Святом Официуме. Мне даны задания, и я должен их выполнять. Мне очень жаль, господин Легхорн.
– Это вас не затруднит. – Дворянин молитвенно сложил руки, и я понял, что он, должно быть, был по-настоящему раздавлен мыслью, что вернётся к госпоже фон Зауэр и скажет ей, что не выполнил поручение.
– Не могу. – Я пожал плечами. – Я должен получить разрешение мастера Альберта. Постарайтесь понять формальные вопросы, связанные с иерархией. Не я их придумал, но я должен их соблюдать.
– Если вы не явитесь, – начал Легхорн уже с явной угрозой, – маркграфиня надерёт уши Кнотте. И тогда Кнотте на вас, – он наставил на меня указательный палец, – свалит вину за всё, что не так. Представьте, в каком он будет неописуемом восторге!
О, безусловно, именно так и случилось бы. И ничто не удержало бы мастера Альберта, чтобы этим счастьем поделиться со мной. Я заколебался, и дворянин увидел эту нерешительность.
– Ведь это всего лишь разговор, – он смягчил тон. – Какая в этом может быть измена?
– Ладно, – ответил я неохотно.
Я не был счастлив от принятия этого решения, но если бы я поступил иначе, то также не был бы счастлив. Я знал, что так или иначе, мне попадёт от Кнотте, и, в принципе, эта мысль должна была меня утешить. Ибо если я уже был осуждён в его глазах, то разве имеет значение, какие ещё грехи, вольные или невольные, я совершу? Мастер Альберт, даже если бы он получил от меня кошелёк с золотом, и то нашёл бы повод для жалоб.
– Быстрее, прошу вас... – поторопил меня Легхорн.
– Простите, – сказал я твёрдо, – но я не собираюсь бежать. Я полон уважения к госпоже маркграфине, но пусть выражением этого уважения останется быстрая ходьба.
Он поморщился, однако не стал препираться, поскольку, вероятно, увидел, что спор ни к чему не приведёт, да и уже добился, чего хотел.
***
Маркграфиня Елизавета фон Зауэр была худой высокой дамой с лицом, напоминающим лезвие топора (насколько я успел узнать, это лицо хорошо подходило к её характеру). У неё была столь нежная кожа, словно она ежедневно купалась в ослином молоке, очень светлые, почти белые, волосы, и поразительно холодные глаза. Я не разбираюсь в платьях и драгоценностях, но я дал бы голову на отсечение, что те, которые носила она, сделали бы меня (после их продажи, разумеется), если и не счастливейшим человеком, то уж точно одним из самых богатых несчастных на свете.