Под утро я возвращался в корчму, напившийся, словно слепень, и полностью счастливый, когда увидел, как из одного из элегантных домов выходит Легхорн в окружении нескольких дворян и женщин, нравы которых, очевидно, были легче, чем их наряды. А учитывая, что они были почти голые... Судя по диким крикам, взрывам гомерического хохота и шатающейся походке, вся компания перед этим немало выпила. Легхорн уронил полураздетую девушку, которую нёс на плече, отошёл на несколько шагов, и его вырвало посреди улицы столь обильно, что он напоминал в этот момент установленную в фонтане горгулью. Только доверенный маркграфини извергался красным потоком, избавляясь от явно избыточного вина.
– Так делали римляне! – Крикнул он и блеванул снова. – Чтобы очистить желудок и ум! Бери пример с хороших образцов. – Он ещё раз засунул себе пальцы в рот. – Я могу в любое время, – пробормотал он. Почти в тот же миг его взгляд встретился с моим, и я вспомнил все те ситуации, когда его рвало после того, как он видел трупы. Легхорн вынул руку изо рта, и по его лицу пробежала тень. Но он тут же просиял.
– Господин инквизитор! – Взревел он. – Выпейте с нами за поимку Мясника! Лахштейн теперь свободен!
В его глазах я видел не только веселье, но и что-то типа глумливого удовлетворения, какое может испытывать человек, который только что обманул ближнего своего, и который прекрасно знает, что обман сойдёт ему с рук. Я только махнул рукой, отвернулся и быстрым шагом направился в сторону квартиры, уже не обращая внимания на подзадоривающие крики товарищей Легхорна, а также на писк одной из женщин, которая кричала, что её лоно жарче костра, и она с удовольствием запалила бы от него инквизиторский факел.
Возможно, я должен был притвориться, что ничего не произошло, что у меня не возникло никаких подозрений, или даже - даже, поскольку так и было - уверенности. Может быть, мне следовало развлечься с Легхорном и его приятелями, надеясь, что опьянённый алкоголем дворянин станет менее осторожным, чем обычно. Но в то же время что-то мне подсказывало, что Легхорна не удалось бы спровоцировать, что, несмотря на опьянение, он сохранил врождённые инстинкты хищника, которые не позволили бы ему подставиться под выстрел. Единственное, к чему это могло привести, это то, что он насмехался бы надо мной на языке, который могли бы понять только мы. Вот почему я вернулся в гостиницу и сразу пошёл в свою комнату. У меня был способ убедиться в правдивости своих подозрений. Способ рискованный, болезненный и, что ещё хуже, не гарантирующий удачи. Вся эта история могла закончиться таким результатом, что я умру или буду тяжело ранен, ничего при этом не достигнув. Так стоила ли свеч такая игра? Разве меня волновал захолустный городок Лахштейн и то, что в нем погибли три, тридцать или триста женщин? Да хоть бы и три тысячи! Разве этот факт имел или мог иметь какое-либо значение для моей жизни? Стоило ли рисковать жизнью и здоровьем во имя раскрытия истины? И даже не во имя раскрытия истины, но лишь питая скромную надежду, что эта истина будет раскрыта.