Сеял мелкий осенний дождик. Крупные прозрачные капли висели на телеграфных проводах и голых ветвях молодых топольков. Ноги разъезжались по липкой глинистой грязи, покрывавшей деревянные тротуары. Черная, точно обгоревшая, стояла корявая черемуха в палисаднике Чекановых, грустя по своему утерянному пышному наряду.
Фунтик, лохматый белый песик Чекановых, не забывший меня за время отсутствия, радостно юля, бросился по своей скверной привычке обнимать передними лапами мои сапоги. Я нагнулся погладить его, но звяканье железной цепи у колодца в глубине двора заставило меня поднять голову. Там стояла Галя, в черной стеганке, грубых сапогах, повязанная серым теплым платком.
- Вернулись? Совсем? - не то с радостью, не то с испугом воскликнула она, не замечая, что вода из косо поставленного на сруб ведра льется ей на ноги. Оставив чемодан, я подбежал к Гале и хотел взять ведро, как бывало раньше, когда я помогал ей носить домой воду, но она не отпустила дужки ведра из своих пальцев. И опять лоб ее нахмурился и в глазах, в упор смотревших на меня, нельзя было прочесть ничего, кроме недоброжелательства.
- Напрасно вы вернулись, - сухо сказала Галя. - Комнату вашу нам бы самим нужно было. Тесно у нас.
- Ну, что же делать, - ответил я покорно. - Я и сам думал, что мне нужно от вас перейти. Вы мне разрешите только свой чемодан пока у вас оставить, оттянул он мне руку, проклятый. Сегодня я смогу у Нефедова переночевать, а завтра что-нибудь подыщу.
- Ба-атюшки мои! - вдруг раздался с крыльца звонкий голос Марфы Никитичны. - Сокол-то наш ясный прилетел! - Она, как всегда стремительно, несмотря на свою тучность, подлетела ко мне с распростертыми объятиями, но взглянув на хмурое лицо Гали, и сама потускнела и вместо объятий ограничилась тем, что со вздохом слегка потрясла меня за плечи.
Несмотря ни на что, я искренне обрадовался, увидев Марфу Никитичну. Симпатичнейшая это была женщина, хотя и шумливая, но очень прямая и искренняя. Характер ее отличался чрезвычайной независимостью. Я помню, когда мы с ней уговаривались о плате за квартиру, она запросила с меня очень умеренную сумму, а когда я сказал, что могу платить и больше, решительно отвергла такое предложение, заявив:
- Знаете, Дмитрий Петрович, пусть уж лучше будет по-моему, а то если я с вас дорого возьму, как бы не пришлось мне потом смотреть на вас как на благодетеля какого. Вдруг захочется, чего доброго, дорогу вам уступить или встать, когда вы войдете. Нет, уж лучше не надо. Так-то спокойней будет.
Все эти годы, пока я жил у них на квартире, Марфа Никитична относилась ко мне по-матерински, заботясь обо мне не меньше, чем о членах своей семьи, и отчитывая меня под злую руку также наравне с ними.