Я загадала, что если Галина уже картошку начистила, так Александр Иванович будет мой.
На кухне Галины не было. Я посмотрела кругом. Картошка не виделась. Кастрюля с водой была, а картошки не было. Я полезла в помойное ведро. Лушпаек тоже не было. А я ж раньше заметила, что Галина настроилась чистить.
Я не захотела спрашивать про картошку у Степана Федоровича и попросилась выйти на улицу дыхнуть воздухом.
По правде, я пошла не на улицу, а до Надежды. Я ж знала, что Катерина на час приклеится. А для которые на обед было еще рано.
Я зашла тихо. Не постучала, ничего.
Надежда сидела за своим столом и писала ручкой в тетради.
Я кашлянула для Надежды.
Надежда сказала, что сейчас, и не остановилась писать.
Я начала ждать.
Конечно, я себе считала: и один и два и три и четыре…
Я ж считаю и когда просто для времени.
У меня уже получилось семьсот, а Надежда писала и писала. Ручку в чернильницу ударит — и давай, ударит — и давай.
Я подошла близко и сказала:
— Надежда Сергеевна, здравствуйте, это я, Мария.
Надежда подняла свою голову на меня. Глаза у Надежды были наплаканные еще хуже.
Мне в эту самую секундочку Надежду стало жалко. Кроль, а человек же.
Я сказала:
— Надежда Сергеевна, я вас утруждать не буду. Я так… Вы ж меня на утреннике сюда звали. Помните?
Конечно, если б я Надежду пожалела и в эту самую секундочку тоже, я б про утренник не вспоминала. Получается разница.
Надо понимать.
Надежда вставила ручку в чернильницу, вроде кому куда-то вколола, и спросила:
— Ты про что хотела говорить?
— Я хотела про любовь.
— Божжже!
— Надежда Сергеевна, я вас сильно уважаю. Мне ж спросить не у кого, у меня мама умерла. А вы столько знаете, у вас и культура и все-все. У вас, наверно, много в жизни есть любви…
— Ой, Мария! Что ты…
— Вы не думайте, я не сплетница… Когда Катерина Сидоровна про вас говорит, я всегда не слушаю…
— Катерина?
— По правде, Катерина про всех-всех-всех говорит…
— А про меня что?
— Что вы как женщина — нехорошая, что она лучше. Лично я так не думаю, Надежда Сергеевна. Тем более у Катерины Сидоровны на шее засос.
— Что?
— Катерина Сидоровна мне сама похвалилась. Косынкой закрыла. Стыдно! Да ж, Надежда Сергеевна?
— Мария, у меня работа. Ты иди… Потом придешь…
— Ага, Надежда Сергеевна. А как же… У меня тоже работа. Как раз Александр Иванович в буфете кушает с своим товарищем.
Я не договорила про товарища, а Надежда уже вытащила ручку с чернильницы и опять записа́ла. И записала Надежда по старым буквам. Я ж близко, я ж увидела. Такое с человеком делает расстройство любви.
Я шла в буфет и думала про что Александр Иванович бедный. Александр Иванович в жизни уже вынес, потому у Александра Ивановича сил нету ни на что. Александру Ивановичу любовь вроде масла. Взять хоть голую перловку. А взять перловку с маслом, тогда проскочит. Допустим, для некоторых любовь сделана с перловки, а масло у человека кончилось. Конечно, тогда человек может подавиться до смерти.