Жабов оставил нас одних и вернулся лишь часа через два, когда наша беседа уже близилась к концу. Он казался очень расстроенным, лицо его изменилось. «Что это с ним?» - невольно мелькнуло у меня.
- Долго еще будете вы держать меня здесь? - обратился Василий к нему.
- Потерпи, - скоро уж, скоро! - обнадежил Жабов, не глядя на него.
- Так вы уж дозвольте, пожалуйста, Николаю Львовичу почаще меня навещать! - попросил старик.
- Ладно, распоряжусь, почему бы и нет?! - пообещал Жабов.
Я не верил своим ушам - так мягко и приветливо звучал его обычно резкий голос. Словно подменили моего следователя!
Попрощавшись со стариком, я вышел вслед за Жабовым.
В карете Жабов узнал от меня то, что поведал мне дядюшка Василий. Я постарался, конечно, чтобы рассказ мой соответствовал показаниям, которые дал в свое время старик при допросе.
Итак, ведущему дознание следователю Жабову стало известно все, за исключением самого главного и самого важного… Вот что рассказал мне в тот день Василий:
«Весна у нас тогда стояла. День солнечный, стекла в домах горят, ну, чисто алмазы. У Исаакиевского собора макушка жаром пылает. Хорошо! И вот поднимаюсь я, это, с подносом по узкой лесенке вверх. Дохожу до двери мастерской Ильи Григорьевича, - слышу: в спальне незнакомые голоса, говорят с ним какие-то мужчины. Что за люди такие? - думаю. - И как они в спальню к нему попали? Если они через парадный или черный ход зашли, как же это я их не заметил?..
Забрала меня тревога. Стою я тихо, не дышу, прислушиваюсь, а они, как на беду, вполголоса разговаривают.
Положил я на столик свой поднос, чтобы не мешал он мне, и тут вдруг подумалось мне: если эти вот люди - друзья Илье Григорьевичу, почему же не сказал он мне, что гостей к себе ждет? Не было в обычае у Дерягиных, чтоб гостеприимством пренебрегать… И забилось тревожно сердце у меня. В замочную скважину видна мне постель неприбранная. Нет, не позволил бы себе Илья мой посторонних в неприбранной спальне принимать!.. Но тут подумалось мне, что нехорошо этак тайком у дверей подслушивать, и, стало быть, решил я постучать.
Только поднял я руку, чтоб, значит, постучать в дверь, - слышу: за дверью ясно так мое имя назвали.
- Василий - верный человек, я на него, как на самого себя, положиться могу!
(Это голос Ильи).
- Нет, он ничего знать не должен! - спорит другой, незнакомый мне голос.
- В таком случае я отказываюсь! - сердится Илья.
«И от чего он отказывается, господи боже?» - думаю я.
Замолчали они там, потом слышу, опять шепотом заговорили.
Ну, думаю, ничего, видать, страшного нет. Хотел было постучать, да вспомнил, что Илья холодного чая не любит. Взял свой поднос и снова в кухню спустился.