По старому обычаю, на могилах рассыпаны семена — для птиц. Чтобы чистые существа посещали эти черные холмики и пели над ними свои чистые песни. Но здесь, под Москвой, на могилы прилетают не певчие птицы, а одни воробьи. И песен у них нет, и жируют они на дармовом корму целыми тучами, вряд ли усопшие станут радоваться этим серым стаям, шумно взлетающим и шумно садящимся. Уж пусть бы безмолвие, пусть бы пустынность — в их забытости есть особое мужество, — но только не суета.
* * *
Расскажу, как я «выходила замуж».
В Воронеже было знойное лето. Каникулы. Я только что окончила 8-й класс. Выезжать из города на это время мы семьей никуда не выезжали. Как говорила мама: «Ресурсы не дозволяют». Поэтому я слоняюсь по городу или же сижу дома, на старом рассохшемся крыльце с книжкой в руках, лениво листаю страницы, поглядываю на стрижей, на цветник, на вишневые деревца в зелененьких бусинках ягод — и скучаю. Потом бреду «в город», в центр, на главную улицу — проспект Революции, авось кто-нибудь встретится из подруг или просто знакомых.
На стене одного дома читаю объявление о том, что для съемок кинофильма «Зеленая улица», проходящих у нас в Воронеже, требуются для массовок статисты. Плата такая-то. Адрес такой-то.
Ну, уж если и плата… Лечу.
Но и здесь, на киносъемках, скука, скука.
Толпа ходит по аллеям парка культуры и отдыха, бесконечно, взад-вперед. То облачко выглянет, и съемка прекращается, то кто-нибудь не так повернулся, то просто режиссер и сам умирает от скуки, и курит, не глядя на нас.
И вдруг ко мне подходит молодой высокий блондин, белолицый, подтянутый, сдержанный, в форме железнодорожника, и — улыбается:
— Ну, что? Скучно?
— Да. Очень…
Всю съемку мы рядом. Говорим обо всем, смеемся — и радуемся, что познакомились.
Каждый раз после съемок Михаил меня провожает на Красноармейскую через весь город. Часами мы стоим у калитки. А дней через десять он вдруг спрашивает у меня:
— А как зовут твою маму?
— Варвара Николаевна.
— Ты здесь подожди, а я схожу, поговорю с ней, познакомлюсь.
— Иди.
Приходит такой огорченный, расстроенный, что я не могу понять: что случилось?
— Ну, что?
— Отказала.
— Да в чем отказала?
— Я просил твоей руки…
Стою, обомлев. Но сдержалась, не выказала удивления.
— А что она сказала?
— Она сказала: пусть Ольга сперва ликвидирует двойки. А потом уже замуж… за паровозника!
Узнаю свою маму!
Вот и все.
И текли эти долгие, долгие годы моей странной, насыщенной всеми страстями, и горем, и радостью жизни.
И вдруг письмо. Мне, больной, одинокой, вдове. Из конверта выпархивает фотография. Михаил! Но не в форме, а в белой рубашке с отложным воротничком. Какое прекрасное молодое лицо! Какие глаза… И строчки письма. От сестры Михаила. «Погиб в сорок первом под Киевом…» И не железнодорожник он, а медик, врач… Это он одевался, чтобы вжиться в «образ».