– Что он якобы шпион. И что я – не он. И что Амина – тоже не он.
– Что ещё?
– Догадываюсь, что по его милости я здесь.
– А кто он, не догадываетесь?
– А хоть бы и вы, – пожал плечами Рун. – Понятия не имею. Много у вас ещё вопросов?
– Не очень. Кто ещё имел доступ к данным, которые добыла госпожа Канзи?
– Никто, насколько я знаю. Хотя она говорила что-то про записку с кусочком кода…
– Больше Синклер с вами никак не связывался?
– Я даже не уверен, что записка была от него. И что он вообще существует тоже не уверен… Слушайте, я не имею ни малейшего представления о том, что у вас там происходит за кулисами. Мне это не интересно. Во всяком случае теперь – точно.
Андроидоподобный тоже откинулся на спинку, но как-то механически, словно на шарнирах. Он всё ещё смотрел на Этингера, а тот гадал, дадут ему ещё раз повидаться с Аминой или нет. Почему-то именно теперь ему до смерти захотелось её присутствия. Хотя бы мельком. Хоть просто посмотреть на неё.
– Вы можете быть свободны, – отчеканил получеловек, и кандалы на руках и ногах ошеломлённого историка расстегнулись.
От неожиданности Рун чуть не упал со стула. Растирая онемевшие запястья, он поглядывал на похитителя и всё ждал, что тот засмеётся: подарить надежду на спасение и тут же отнять её – вот так шутка вышла бы! Но андроидоподобный смотрел в пустоту перед собой и молчал – точно его вдруг отключили от питания.
Мелкими шажками, на неслушающихся ногах историк пошёл к двери. На полпути его остановил по-прежнему плавный, идеальный голос допросчика:
– Рун.
Этингер, холодея, обернулся. Андроидоподобный всё ещё смотрел сквозь пространство, словно пытался постичь его основу.
– Вы подписали договор о неразглашении. Очень рекомендую его соблюдать. В противном случае мы встретимся снова.
Совершенно ничего не понимая, Рун снова повернулся к двери. Его отпускают?
Отпускают?!
Нажал на ручку. Потянул.
Часы, в последний раз щёлкнув секундной стрелкой, замолкли. За дверью вместо выхода белела сплошная стена.
– Так вы отсюда не выйдете, – протянул андроидоподобный голосом зажёванной плёнки. – Сейчас...
Пол скакнул вбок и ударил по плечу, став стеной. Открытая дверь оказалась у Руна под ногами, распахнутая, точно ворота ада. Стена за ней, мигнув, исчезла, потом исчез и сам проём, потом растворились в пустоте остальные части комнаты – и вот историк уже остался один на один с ницшеанской бездной, которая властно заглянула прямо в него безглазым всевидящим взором. Взгляд этот выжигал, проедал насквозь; пустая шкурка по имени Рун не могла уже чувствовать, но имела ещё понятие о времени – оно и прекратило страдания Этингера, величественно и вместе с тем бестолково схлопнувшись в точку.