— Мы сбились с пути, — сказал Ганси.
Он произнес это мрачным, но обвиняющим тоном, как будто лес нарочно увел их в сторону.
— И еще, — воскликнула Блю и указала, выпустив руку Адама, — вы на деревья обратили внимание?
Адам не сразу понял, о чем она говорила. Среди листьев на ветках было немало желтых, но желтизна была не весенней, а осенней. А по большей части листва имела тусклую красно-зеленую раскраску, как в середине осени. А лежавшая под ногами в основном бурая подстилка из опавших листьев, убитых ранними заморозками, пестрела оранжевыми пятнами, хотя до зимы было еще очень далеко.
Адама раздирали на части восторг и настороженность.
— Ганси, — позвал он. — Сколько времени на твоих?
Ганси вывернул запястье.
— Двадцать семь минут шестого. Секундная стрелка движется.
Меньше чем за час они прошли через два времени года. Адам нашел глазами взгляд Блю. Она лишь покачала головой. А что еще она могла сделать?
— Ганси! — крикнул Ноа. — Здесь что-то написано!
Ноа стоял за скальным выступом перед большим, высотой ему до подбородка, камнем правильной прямоугольной формы. Его плоскость была покрыта трещинами и выбоинами, разбегавшимися наподобие тех черт, которыми Ганси изображал в своих записях силовые линии. Ноа указал на несколько десятков слов, написанных в нижней части камня. Неведомые чернила лежали неровным слоем и местами выцвели: кое-где буквы были черными, кое-где — темно-фиолетовыми.
— Что это за язык? — спросила Блю.
— Латынь, — в один голос ответили Адам и Ронан.
Ронан присел на корточки перед камнем.
— Что там написано? — спросил Ганси.
Ронан быстро водил взглядом вдоль строчек. Потом неожиданно ухмыльнулся.
— Это шутка. Ее первая часть. Совершенно дурацкая латынь.
— Шутка? — эхом повторил Ганси. — И какая же?
— Она вряд ли тебе понравится.
Надпись на латыни была очень непростой, и Адам вскоре отказался от попыток прочитать ее. Однако в этих буквах имелось что-то такое, что его тревожило. Он никак не мог решиться прикоснуться к ним пальцем. Сама их форма…
— С какой стати здесь, на первом попавшемся камне, может быть записана какая-то шутка?
Ронан вдруг посерьезнел. Он водил пальцем по надписи, прослеживая очертания букв. Его грудь вздымалась и опускалась, вздымалась и опускалась.
— Ронан… — позвал его Ганси.
— Это шутка, — повторил в конце концов Ронан, — на тот случай, если я не узнаю своего собственного почерка.
Вот что, понял Адам, встревожило его в этой надписи. Теперь, когда ему прямо указали, он тоже узнал почерк Ронана. И эта надпись, намалеванная на валуне какой-то загадочной краской, местами выцветшая и полустертая непогодой, не влезала ни в какие рамки.