Они непрерывно удалялись, уходили от него. А у него, похоже, не было никакой возможности уйти вместе с ними.
Ганси открыл глаза. «Скорая помощь» стояла на месте. А Адам исчез.
Для того, чтобы разглядеть Адама, ему потребовалось несколько секунд. Он уже удалился на несколько сот ярдов и шел через стоянку к дороге; рядом с ним маленьким голубым пятном болталась тень.
Ганси перегнулся через пассажирское сиденье, опустил стекло в дальней от себя дверце и завел Свина. Пока он объезжал участок перед больничным входом и выезжал на стоянку, Адам уже добрался до проходившего невдалеке от больницы четырехполосного шоссе с разделительной полосой. Там все еще было движение, но Ганси, оттеснив машины в первом ряду и вызвав хор возмущенных гудков, лихо вырулил туда, где шел Адам.
— Куда ты идешь? — крикнул он в открытое окно. — Куда тебе идти?
Конечно, Адам знал о его присутствии — звук мотора «Камаро» нельзя было не узнать, — но он ничего не ответил и продолжал идти.
— Адам, — предпринял еще одну попытку Ганси, — ну скажи хотя бы, что ты не возвращаешься туда.
Молчание.
— Ладно, пусть не «Монмут», — снова заговорил Ганси. — Но позволь хотя бы отвезти тебя туда, куда ты собрался.
Ну, пожалуйста, сядь ты в машину!
Адам остановился. Неуверенно сел в машину и закрыл за собой дверь. Он не захлопнул, а закрыл дверь, и потому вынужден был сделать это еще дважды. В полном молчании Ганси встроился в поток машин. Слова рвались из него, просились на язык, но он продолжал молчать.
В конце концов Адам, не глядя на него, сказал:
— Какая разница, как ты говорил. Все равно получилось, как ты хотел. Все твое имущество собралось в одном месте, под одной крышей. Под твоим присмотром…
Но тут он осекся. Уронил голову на руки. Провел пальцами по волосам, а потом так вцепился в них, что костяшки побелели. Когда он с шумом втянул в себя воздух, звук получился настолько рваный, прерывистый, что стало ясно, что он с трудом удерживается от слез.
Ганси подумал, что мог бы сказать Адаму сотню всяких вещей насчет того, что все будет хорошо, что все случившееся только к лучшему, что Адам Парриш не был сам себе хозяином и до того, как познакомился с Ганси, и что он ни в коей мере не перестанет быть сам себе хозяином только из-за того, что сменит крышу, под которой живет, и что Ганси сам иногда ему завидовал, потому что Адам всегда был таким настоящим и правильным, каким Ганси не надеялся стать никогда. Но слова Ганси каким-то образом превратились в оружие очень неточного боя, и он сомневался, что ему удастся достичь того результата, на который хотелось бы надеяться.