— Мне очень горько, что все получилось именно так.
— Все равно, — огрызнулся Адам, — ты хотел, чтобы я навсегда ушел из дома.
Ганси старался никогда не повышать голоса (всякий раз, когда возникало такое желание, он слышал в голове голос матери: «Люди кричат, если им не хватает словарного запаса для того, чтобы сказать то, что нужно, шепотом»), но иногда ловил себя на том, что делает это помимо своей воли, и сейчас большим усилием заставил себя говорить спокойно.
— Но не так. По крайней мере, тебе есть куда уйти. Конец света… Адам, ну в чем у тебя проблема? Я имею в виду: неужели мой дом так отвратителен, что ты даже подумать не хочешь о том, чтобы там жить? Почему, если я желаю сделать для тебя что-то хорошее, ты воспринимаешь это как благотворительность? Как подачку. Ну так вот — я уже устал все время подстраиваться под твои принципы.
— Господи, Ганси, знал бы ты, как я устал от твоего покровительства! — выкрикнул Адам. — И не пытайся выставить меня дураком. Я, что ли, говорил о чем-то отвратительном? И не делай вид, будто не пытаешься выставить меня дураком.
— Такая уж у меня манера разговора. И мне очень жаль, что твой отец ни разу не объяснил тебе, что значит «отвратительно». Ему было не до того — нужно было колотить тебя головой о стену трейлера, чтобы ты пожалел о том, что родился на свет.
У обоих сразу перехватило дыхание.
Ганси понял, что хватил через край. Что сказал слишком много и слишком поздно.
Адам распахнул дверь.
— Чтоб ты сдох, Ганси! Чтоб ты сдох, — негромко, но яростно сказал он.
Ганси закрыл глаза.
Адам хлопнул дверью, а потом еще раз, потому что с первого раза замок не сработал. Ганси не открыл глаз. Он не хотел видеть того, что делал Адам. И не хотел знать, видел ли кто-нибудь, как один парень поругался с другим, одетым в джемпер Эглайонби и сидящим в ярко-оранжевом «Камаро». И тут же почувствовал отвращение и к своей школьной форме с изображением ворона на груди, и к своему шумному автомобилю, и каждому трех- и четырехсложному слову, которыми его родители небрежно обменивались во время разговоров за обеденным столом, и к безмозглому буяну, отцу Адама, и к матери Адама, считавшей главным, чтобы все было шито-крыто и внешне благопристойно, но отвратительнее всего, хуже всего ему казались последние слова Адама, вновь и вновь звучавшие в его сознании.
Он не мог этого выдержать — всего того, что сидело в нем.
В конце концов и Адаму он никто, и Ронану тоже никто. Адам только что грубо обругал его, а Ронан пренебрегает всеми возможностями исправить положение, которые он предоставляет ему. Ганси, в конце концов, всего лишь такой же парень, только с кучей денег и пустотой внутри, которая год за годом отъедает все больше и больше от его сердца.