— Они все «воронята», — заметила Блю.
Ее мать покачала головой.
— Нет, этот больше «вороненок», чем остальные.
Калла сложила пальцы в щепотку и потерла их кончики, как будто стирала с них память о татуировке Ронана.
— Это было все равно что заглянуть в их безумное пространство. Из него прет такое, что и представить невозможно. Помнишь, к нам приходила женщина, беременная четверней? Так вот, у него нечто в этом роде, только гораздо хуже.
— Он беременный? — удивилась Блю.
— Он творит, — ответила Калла. — И то пространство тоже творит. Даже не знаю, как еще можно все это выразить.
Блю задумалась о том, какое созидание они имели в виду. Она всегда что-то творила — брала старые вещи, разрезала их и делала из них что-то получше. Брать уже существующие вещи и преобразовывать их в что-то другое. Именно это, по ее представлению, и имело в виду большинство людей, называя кого-то «творческим».
Но она сомневалась, что Калла говорила об этом. Она подозревала, что Калла имела в виду истинное значение творчества: создавать вещи, до которых не существовало ничего.
Мора обратила внимание на выражение лица Блю. Она сказала:
— Блю, прежде я никогда не говорила тебе, что делать, а чего не делать. Но сейчас скажу. Держись от них подальше.
Ночью после гадания Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и потянулся за очками. Можно было подумать, что кого-то из его квартирантов убивает, скажем, опоссум, или наступил решающий момент в ожесточенной кошачьей драке. Представить себе подробности он не сумел, однако не сомневался, что дело связано со смертью.
Ноа с жалким, перекошенным от продолжительных страданий лицом стоял на пороге своей комнаты.
— Прекрати этот кошмар, — сказал он.
Комната Ронана была неприкосновенной, и все же Ганси уже второй раз за одну неделю распахнул дверь туда. Он обнаружил там, что лампа горит, а Ронан в одних трусах, согнувшись, сидит на кровати. Полгода назад Ронан сделал себе сложную черную татуировку, которая занимала большую часть его спины и заходила на шею, и сейчас одноцветные линии, резко выделявшиеся в тусклом свете наводящей клаустрофобию лампочки, казались самым реальным, что имелось в комнате. Татуировка была необычной, одновременно и привлекательной, и зловещей, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в узоре что-то новое. Нынче в чернильной расщелине между порочно-красивыми цветами, там, где раньше видел косу, он обнаружил клюв.
Помещение вновь огласил резкий неприятный звук.
— Что еще за чертовщина? — весело осведомился Ганси. Ронан, как обычно, сидел в наушниках, и Ганси, наклонившись, сдвинул их вниз, ему на шею. Теперь и ему стало слышно негромко завывавшую музыку.