Ронан поднял голову. От его движения жутковатые цветы уползли под острые лопатки. На коленях он держал еще не оформившегося вороненка, запрокинувшего голову с широко раскрытым клювом.
— Мы вроде бы договорились о том, что означает закрытая дверь, — сказал Ронан. В руке он держал пинцет.
— Мне тоже казалось, что мы ясно решили, что ночью надо спать.
Ронан пожал плечами.
— Может быть, тебе и надо.
— Этой ночью не получается. Меня разбудил твой птеродактиль. Почему он так орет?
Вместо ответа Ронан сунул пинцет в пластиковый пакетик, который лежал перед ним на простыне. Ганси не очень-то хотелось точно знать, что за серая субстанция оказалась в пинцете. Услышав шорох пакета, вороненок снова издал устрашающий звук — скрежещущий визг, перешедший в бульканье, когда подношение попало ему в клюв. Ганси одновременно почувствовал и сострадание к птенцу, и тошноту.
— Знаешь, так не пойдет, — сказал он. — Тебе придется как-то заставить его замолчать.
— Ее нужно кормить, — ответил Ронан. Вороненок заглотнул следующую порцию. На этот раз пища больше походила на картофельный салат из вакуумной упаковки. — Всего-навсего каждые два часа в первые шесть недель.
— А ты не мог бы держать ее внизу?
Ронан приподнял птенца на ладони.
— Как скажешь.
Ганси не нравилось, когда кто-то взывал к его доброте, особенно если в это время ему приходилось бороться с желанием лечь и уснуть. Конечно, о том, чтобы выставить птенца за дверь, не могло быть и речи. Вороненок был крохотный и несуразный. Ганси не мог понять, то ли он очень мил, то ли очень уродлив, и его тревожила мысль о том, что он может быть и таким, и этаким одновременно.
Ноа произнес из-за его спины жалобным голосом:
— Мне не нравится, что оно тут живет. Оно напоминает мне о…
Как это часто с ним бывало, он не закончил фразу, но Ронан тут же ткнул в его сторону пинцетом.
— Эй, парень! Убирайся из моей комнаты.
— Заткнитесь, — приказал обоим Ганси. — И тебя, птица, это тоже касается.
— Лесопилка.
Ноа удалился, а Ганси остался. Несколько минут он смотрел, как вороненок глотал серую слизь, а Ронан сюсюкал над ним. Это был не тот Ронан, которого Ганси видел последнее время, но и не тот Ронан, которого он знал с детства. Он наконец-то понял, что в наушниках завывали ирландские волынки. Ганси не мог припомнить, когда Ронан в последний раз слушал кельтскую музыку. Музыку Ниэла Линча. Между прочим, он тоже скучал по харизматичному отцу Ронана. Но куда больше ему недоставало того Ронана, который существовал, пока был жив Ниэл Линч. Мальчик, сидевший перед ним с хрупким птенцом в руках, казался ему компромиссом между тем и этим.