Подполковник, наклонившись к самому моему уху, так, что я даже запах духов уловил, сказал:
— Давайте сами, Стрельников, только повнимательнее. Стрелки приборов должны быть там, где они должны быть. — Посмотрел без улыбки, просто, по-мужски и дружески похлопал по плечу: — Ни пуха ни пера!
— Хорошо, товарищ подполковник! — заторопился я. — Понял, товарищ подполковник! Спасибо, товарищ подполковник! — захлебывался я. Но все-таки не забыл, послал в уме его к черту.
Механик приволок чучело, закрепил за инструкторское сиденье. Потом порывисто задышал у головы, перегнулся через борт кабины, схватил мою руку и пожал ее так, будто в тиски закрутил.
— Валяй, Сергей, справляй свой праздник! — улыбнулся он и щелкнул сдвижной частью фонаря, и так громко, словно в спину выстрелил. Прыгнул на землю. Упал, но ловко перевернулся, вскочил, подбежал к плоскости и, вытянув руку, показал мне направление для выруливания. Механику надо бы в ответ сказать что-то хорошее, да разве он услышит.
— Даю!.. Мы смело в бой пойдем…
Неужели сам? Это было неправдоподобным, невероятным, фантастическим. Я тороплюсь, жадно глотаю ртом воздух. Стараюсь сократить процедуры подготовки для взлета, втиснуть все в память, которая до отказа забита горестными обидами. Надо побыстрее разобраться, составить в голове порядок, последовательность действий, что за чем идет. Сейчас мне это уже не все равно. Быстрее, быстрее. Начальство всполошится: «Где этот Стрельников?» — «В кабине сидит». — «Что он там не видел?» — «Лететь собирается». — «Ишь, чего захотел». Не дозволят. Выкинут из кабины, как котенка выкинут. Запрашиваю разрешение на выруливание. Разрешают. Запрашиваю разрешение на взлет. Разрешают. Фантастика! Может, не мне? Оглядываюсь: задняя кабина пуста и рядом самолетов не видно. Не верится. Ударил себя рукой по ноге: «Это я, самолет!» И даю по газам. Машина бежит и бежит. Колеса крутятся и крутятся. Но долго больно, скорее бы отрывался. Ух, оторвался… Квадраты полей вниз пошли. Пошли, пошли, милые… Теперь не выкинут. Если бы сейчас я сам выпал из кабины, меня бы даже инструктор пожалел. Искренне пожалел. Если бы я был «труп трупом», меня бы давно пожалели.
Теперь я один в небе! Один, мать честная! Неужели и впрямь я когда-то боялся инструктора? Да никогда такого не было! Свой человек! Зачем же его бояться? Летать научил. Помучился он со мной!
Беззвучно рубят лопасти винта упругий воздух. А солнце ошалело бьет прямо в глаза. Горизонт расступился, расширился. Не видать ни конца ни края у нашей земли. Раньше-то в ширь ее разглядывать некогда было. Все на приборы таращился и дальше своего носа ничего не видел. Сейчас один! Ручку хочешь от борта до борта гони и режим держи: плюс-минус — сколько хочешь! Никто не пыхтит в затылок. Никто тебе не указ. Сам себе командир и начальник! Нет, доблесть летчика — делать все по-людски безо всяких свидетелей. Тут уж наглеть нельзя, товарищ Стрельников! Главный прибор у летчика-истребителя — его совесть. Правда, у меня сейчас есть свидетели, они на земле стоят, глазеют. Знаю: товарищи волнуются, переживают. Потому что за каждого из них я тоже тревожился. Сейчас надо сделать такую посадку самолета, каких этот учебный аэродром за свою жизнь не видывал.