А потом её вдруг отпустило, и она провалилась в глубокий, тёплый, живительный сон.
2
Серые с золотыми ободками очи приснились ей впервые, когда Олянка встретила свою шестнадцатую весну. Парни давно заглядывались на неё, их чаровала её редкая красота: иссиня-чёрные волосы сочетались со светлой тонкой кожей и удивительно яркими, пронзительной голубизны глазами. Такого чистого, холодно-небесного цвета были они, что самые прекрасные синие яхонты — сапфиры — бледнели от зависти. Расчёсывая чёрные атласные пряди частым гребешком, Олянка плела единственную девичью косу. Была она дочерью небогатого ремесленника-горожанина — кузнеца Лопаты; при рождении ему дали имя Третьяк, а Лопатой прозвали уже позже — за широкие и огромные ручищи. Жили они не роскошно, но на столе всегда были и пироги, и каша, и калачи пшеничные, и мёд, и квас добрый.
В семье росли ещё четыре сестрицы и два брата. Олянка была старшей. Хоть порой детишек у людей и поболее бывает, но и семеро по лавкам — уже немало, а дочек ещё и замуж поди-ка выдай всех. Да чтоб не абы как, а хорошо. Непростое это дело, без приданого неприлично отдавать, вот и трудился отец не покладая рук, с утра до ночи. Сынов ремеслу учил, в дело готовил. Олянкино приданое уж готово было, жениха только сыскать оставалось, да вот не заладилось у неё с этим...
Ночь выдалась душная, тепло в том году настало рано; яблони в цвет душистый едва оделись, а погода — почти летняя. Худо спалось Олянке, ворочалась девица с боку на бок добрую половину ночи, а потом вдруг разом провалилась в сон.
Там, во сне, её эти глаза и поджидали. Защемило сердце в ожидании чего-то... Чего? Весны белокрылой, любви лебединой — совсем, как в песенке свадебной пелось. Но кому принадлежали эти глаза? Не могла девушка разглядеть, как ни старалась: сон переполнял свет, аж в глазницах стало больно от яркости. Одно она чувствовала точно: не мужские это были глаза... Вот это-то её и смутило, и удивило. Необычные: серые, а вокруг ободок золотистый.
Несколько ночей подряд являлись к ней эти загадочные очи, всю душу перевернули, растревожили. И всякий раз никак не могла Олянка рассмотреть их обладателя... или обладательницу? А в одном из снов почувствовала она прикосновение: будто бы легла ей на грудь лёгкая рука. Точно бабочка села... Не мужская это была нежность. Взять хотя бы батюшку: тот даже если и приласкает, то под его ручищей колени подгибаются. А тут — будто пушинка.
Вконец измучившись, побежала Олянка однажды вечером за город — к реке, к ивам плакучим, что поникли серебристо-зелёными гривами над водой. Не к добру сон на закат солнца — так говорила матушка, но Олянка легла в траву и зажмурилась. «Приснись мне... Приснись, кто б ты ни был! Хочу видеть тебя!» — мысленно пожелала она и расслабила веки. Разметалась её черная коса по прохладной травке, лучи заходящего солнца щекотали ресницы...