В то утро она привезла малыша в коляске в районную консультацию, как делала это каждую неделю, положила сверток на белый столик перед врачом, развернула пеленки и, когда врач склонилась над младенцем, ушла.
Ходила по улицам, каталась на трамвае, пересаживаясь с одного номера на другой, потом зашла в кино, села в последний ряд и уснула. Проснулась только тогда, когда на следующий сеанс в зал стали входить люди. Соседка по ряду стала трясти ее за плечо: «Вам плохо?» Ей было хорошо. Все, что с ней происходило в тот день, было словно во сне. Она помнила, что у нее есть маленький сын, но она его не бросила, просто освободилась от него, оставив в безопасном месте. И эта свобода, которую она таким ненормальным образом вырвала, оказалась настолько сильна, что она, позвонив из автомата Серафиму Петровичу, сообщила, что не придет ночевать и вообще не знает, когда вернется.
Она вернулась домой в тот же вечер. Сняла плащ, прошла мимо перепуганного Серафима Петровича и приблизилась к кроватке, в которой спал сын. Постояла, собрала валявшиеся по стульям пеленки, распашонки, унесла их в ванную, замочила. Потом пошла на кухню, стала перемывать бутылочки с делениями, которые в детской кухне заполнялись рисовым и витаминным отварами. Наконец сказала:
— Представляю, какие проклятья посылала на мою голову врачиха.
— Ничего подобного, — стал успокаивать ее Серафим Петрович. — Никаких проклятий ни с чьей стороны. Все только беспокоились о тебе.
Он не расспрашивал, где она была, что с ней случилось, он уже договорился с психиатром районной поликлиники, тот пообещал обследовать Зойку.
— Ты устала?
— Устала? Я отдохнула. Ты обо мне больше не беспокойся. И поверь: это было в первый и последний раз.
Но он не поверил. Через день в их квартиру, якобы в гости к Серафиму Петровичу, пришел благообразный старичок в черном костюме, из рукавов которого выглядывали белые накрахмаленные манжеты с запонками, и Зойка сразу разгадала в нем доктора.
— Болит ли у вас голова, когда вы просыпаетесь утром? — спросил он.
— Не знаю, — ответила Зойка, — я столько раз просыпаюсь за ночь, что у меня к утру все болит, не только голова.
Врач поставил диагноз:
— Здорова. Это переутомление плюс запрятанная глубоко душевная травма.
Он не дал никаких советов, но Серафим Петрович и без них уже знал, что делать. Ясли. Вот спасение для матери и ребенка. Думал, что Зойка обрадуется, но не тут-то было.
— Нет уж, — заявила она, — домучаюсь до конца.
И домучилась. Только когда мальчику исполнилось два года, его определили в ясли.
Зойке удалось без экзаменов восстановиться в педагогическом институте. Жизнь, остановившаяся по семейным обстоятельствам на три года, вновь вырвалась на простор. В эти студенческие годы Зойка стала красивой. Не просто хорошенькой, милой, каких в пединститутах каждая вторая, а общепризнанной в студенческой среде красавицей.