— «Внедрил»! Ну и словечко нашли, Арнольд Викторович.
— Не в словечке дело, а в результате. Теперь, если кто в магазин собрался, я ему навстречу: «О! А у меня к тебе как раз дело». И коробочки с тортами в тайничке конфискую, и так далее, Федор Прокопьевич, и тому подобное. Поэтому Колесников и сбегает прочь. Не из моральных побуждений, а почувствовал, что делать ему здесь нечего.
Полуянов понятия не имел, как выйти из этого разговора: чем дальше в лес, тем больше дров.
— А о Гуськове вы подумали? Чем же вы платите ему за эту добавочную работу?
— Благодарностью, Федор Прокопьевич.
Нет, не смутил он Костина. Плевать Нолику — Полуянов впервые мысленно произнес его прозвище — на Гуськова, которому так или иначе будет худо от фискальства.
— Легко вам с такими, как я, иметь дело, а попробовали бы с такими, как Колесников, — сказал Костин.
— С вами тоже не просто, — растерянно произнес Полуянов.
Костин поспешил его успокоить:
— Все дело в словах, Федор Прокопьевич, а не в сути дела. Слово «фискальство» не из приятных, я понимаю. А суть такова, что Гуськов, чистый, наивный парень, сам пришел ко мне и рассказал об их художествах. А Колесникову все это дело надо было затемнить и поломать, вот он и написал заявление. Он вам, конечно, тут что-то говорил, да недоговорил. Он торговаться пришел: или я, мол, или Гуськов. Вы, по его расчету, выберете бригадира, а Гуськова в шею. Но до этого у вас, видно, не дошло. Только заявление свое он вам больше не принесет. Поверьте…
После разговора с Костиным остался горький осадок. Колесников, конечно, не ангел, но и Костин в этой истории не на высоте. Полуянов хотел позвать секретаря партбюро, чтобы переложить на него часть своих сомнений, но из хлебопекарного цеха сообщили, что Алексеев на второй печи, там семинар, лектор приехал. Директор не стал отвлекать Алексеева, решил отложить разговор. А сегодня с утра не вспомнил. Забыл. Такого с ним раньше не случалось.
Совсем недавно, когда Костин пересекал сквер, на газонах лежал снег и весной не пахло. А сегодня он нес пальто, перекинув его через руку, глядел на прошлогоднюю, местами зеленую траву и удивлялся, как быстро исчезла зима. Снег исчез, скамейки высохли, старики сидели молча, словно в кино, глядя, как лучи заходящего солнца, укорачиваясь, покидают сквер. Арнольд Викторович Костин шел в свой бывший дом, куда ходил раз в год на день рождения дочери. Давно прошли те времена, когда он, приближаясь к этому месту волновался, обдумывал слова, которые скажет, переживал представляя лицо и насмешливый взгляд тестя. Сейчас он шел туда, думая только о весне, которая так бурно грянула в середине марта, вспоминая лишь одну такую же внезапную весну. Тогда он жил у бабушки в районном центре под Москвой, учился в шестом классе. Это было двадцать четвертого марта. Вернулся из школы, и бабушка сказала: «Пошел утром в зимнем пальто, а вернулся в одной рубашке. Где же твое пальто?» Он побежал за ним обратно в школу, она уже была закрыта, через стеклянную дверь увидел на вешалке свое пальто и еще два забытых, а на дверях школы табличку: «24 марта 1957 года». Каждый день на дверях школы появлялась новая табличка, но он запомнил на всю жизнь только эту.