Полуянов уже три раза сказал в телефонную трубку: «Через десять минут», — то же самое бросил секретарше, заглянувшей в кабинет.
— Вот что, Марина, вечером продолжим. Обещаю тебе, что сегодня приглашу к себе Гуськова и поговорю с ним.
Марина поднялась.
— Эх, папа!
Он не пошел ее провожать. Когда она вышла, позвонил в отдел кадров.
— Пришлите мне личное дело ремонтника Михаила Гуськова.
— Федор Прокопьевич, тут такое дело… — Голос инспектора по кадрам звучал растерянно. — Я сама к вам хотела обратиться. Гуськов уже третью неделю не выходит на работу. Будем увольнять?
— Вот оно что! — Полуянов вспомнил последние слова дочери: «Эх, папа!» — А что с ним случилось? Болен?
— Кажется, здоров. Я спрашивала у Колесникова, он сказал: увольняйте.
— С какой же формулировкой собираетесь увольнять Гуськова? Если за прогул, то надо знать, почему он прогуливает. Что говорит по этому поводу Колесников?
— Федор Прокопьевич, вы шутите, а у нас действительно сложное положение. По месту жительства трудовую книжку пересылать нельзя, а он за ней не приходит…
— У всех трудности, — сказал он, — у вас, у меня, одному Гуськову легко, гуляет себе третью неделю и в ус не дует.
Был понедельник, день, начинавший рабочую неделю на комбинате планеркой. В узком конференц-зале во всю его длину стояли сбитые по четыре стулья. На небольшом возвышении — стол, за ним директор, главный инженер и начальник лаборатории. Анна Антоновна бессменно вела протокол, лицо у нее на планерке всегда было напряжено: как бы чего не упустить, не перепутать, записать все кратко и толково. Только когда горячился Филимонов или растягивал свое сообщение начальник сухарного цеха Доля, Анечка отвлекалась от протокола, и лицо у нее выражало все, что она в этот момент о них думала. Но что бы она ни делала, писала или смотрела в зал, она всегда чувствовала близкое присутствие Костина.
Начальник планового отдела Полина Григорьевна поднимается на возвышение, белая, пышная. В ней, наверное, килограммов двадцать лишнего веса, но это какие-то круглые, воздушные килограммы. Во рту, когда она говорит, поблескивает золотой зуб, и две золотые сережки шариками выглядывают из-под белой шапочки. Такой женщине не утруждать бы себя бухгалтерской работой, а позировать для рекламы «Сайки, сдоба, калачи», улыбаться бы с монументальных фотографий в булочных, с журнальных обложек — в кокошнике, с высоким караваем на вышитом полотенце в руках. Все грозные слова в ее устах кажутся нестрашными.
— В мае заказы на хлебобулочные изделия резко снизились, значит, план мы не выполним. Так всегда бывает в жаркие месяцы, — потребление хлеба падает, это объективная причина. А вот сухари бы сейчас пошли хорошо. Но план мая сухарный цех осилит только наполовину. Так что, товарищи, план реализации и вал по-прежнему будут выполнены за счет кондитерского цеха и в оптовых ценах тоже за счет наших кондитеров. Но хочу предупредить: сбыт кондитерской продукции тоже сокращается. Жара оборачивается для нас плохими последствиями: в такую погоду покупатели больше обращаются к прохладительным напиткам, к мороженому, фруктам, чем к кондитерским изделиям. Школьники младших классов, детские сады срочно вывозятся из города, а это тоже удар по нашим кондитерским изделиям…