– Ты здесь уже бывал? – спросил я.
– Да, мы заходили на прошлой неделе, – сказал Нейт и вдруг слегка поморщился, но я не сразу понял почему. Проговорился, что они с Люком уже встречались, дабы обсудить «проблему Аарона»? Однако, поразмыслив, я догадался, что его смутило местоимение «мы», а он продолжил, как будто поправляясь: – После нашего знакомства я надумал угоститься блюдами Люка.
Значит, они решили избегать всякого упоминания жен. Притвориться, будто их вообще не существует. Ну вот, извольте – Люк договорил с коротышкой и обратился к нам:
– Извините. У шеф-повара закончились бараньи отбивные, только и всего.
Но я-то знал, что здешний шеф-повар – его жена. В обычных обстоятельствах он бы сказал, что отбивные закончились у Джейн… Джоан… или как там ее, а то и познакомил бы с ней. Однако сейчас обстоятельства не обычные.
Я начал ерничать. Со мной это бывает. Чуть ли не в каждое предложение я вставлял слово «жена», бухавшее тяжелым булыжником.
– А жене твоей нравятся устрицы «Рокфеллер»? – спросил я Нейта.
Он заерзал.
– Она… э-э… не ест моллюсков.
– Что-то не припомню, – обратился я к Люку, – твоя жена стала шеф-поваром до или после вашей женитьбы?
– Э-э… вообще-то до… Так, нужно определиться с вином! – Люк энергично замахал официанту.
Но вскоре я унялся, и разговор вошел в относительно спокойное русло. Нейт, оказавшийся чревоугодником, пустился в пространные рассуждения о разведении устриц и об источниках потомственно отборной свинины. Как ни странно, эти животрепещущие темы ничуть не заинтересовали Люка, который почти все время сосредоточенно оглядывал зал: кто что ест, насытился ли, всем ли доволен. Но вот ужин, слава богу, подошел к концу.
– Как-нибудь повторим! – на прощанье сказал Нейт, а Люк подхватил:
– Непременно! Сделаем это нашей традицией! Нет уж, лучше не надо. Но я ответил энергичным кивком и рукопожатием, поблагодарив хозяина, не пожелавшего взять с нас плату, за угощенье.
За встречу я не благодарил ни того ни другого. А то это выглядело бы признательностью за некое милосердие, в котором ничуть не нуждался.
Я поднял воротник пиджака, бодро отсалютовал тростью и с показной беспечностью сквозь ливень зашагал к машине.
Хотя самочувствие, честно сказать, было паршивое.
Фонарь над крыльцом включался автоматически, но, похоже, в нем перегорела лампочка. В дождь это было чертовски некстати. Пока шел к дому, я дважды угодил в лужу и намочил штанины. Я отпер дверь и, просунув руку внутрь, нашарил выключатель в прихожей, но и там лампочка перегорела. Я хотел распахнуть дверь, однако что-то мешало. Меня насторожил непонятный скрежет. Я вгляделся в темную прихожую – на полу белела какая-то дрянь. Ногой я ее наподдал. Камушки? Нет, куски штукатурки. Я навалился на дверь и открыл ее шире. Глаза уже обвыклись с темнотой. Прихожая была завалена штукатуркой, хорошо заметной на темном полу. Теперь я учуял, что воздух удушливо пахнет известкой. Сразу запершило в горле. А в глубине дома слышалась размеренная капель.