Аввакумовский крик — обличение; в нем многое сошлось: и темный фанатизм, и проклятие той жизни, той власти — «ох времени тому!», — и сочувствие гонимым, «горемыкам миленьким…», и заблуждения, искренние иллюзии, будто, сражаясь за старинные обряды, можно улучшить, переменить мир.
Никогда не смирится протопоп, не устрашится ни царского гнева, ни новой ссылки! Вот только мысли о жене и детях печалят его, и не знает он, как быть, но жена, угадав его заботы, твердо говорит: «Я тебя с детьми благословляю: дерзай, проповедуй по-прежнему. А о нас не тужи… Не будем расставаться, а если разлучат, не забывай… Поди, поди в церковь, Петрович, обличай блудню еретическую!»
Поклонился ей в ноги Аввакум и ринулся в бой. До сих пор у никоновской реформы было много противников, однако единого мощного движения не существовало, оно появилось только теперь, с прибытием Аввакума. Авторитет его огромен: многолетние страдания за свои убеждения, твердая решимость ни в чем не погрешить против веры, редкая образованность, наконец, удивительный дар красноречия — все это притягивает многочисленных последователей и друзей.
Особенно сблизился Аввакум с боярыней Феодосьей Прокопьевной Морозовой и ее сестрой Евдокией Урусовой. Обе они принадлежали к высшей знати, а Морозова была, кроме того, близкой подругой царицы.
Ее образ ярко выражен в картине В. И. Сурикова. Невозможно забыть безумные глаза боярыни, полыхающие ненавистью и исступленной верой, торжествующе поднятой вверх руки с двумя пальцами — символ старого обряда.
Влияние Морозовой при дворе вначале было очень большим, ей не раз удавалось отвести от Аввакума грозившие ему неприятности, помочь его сторонникам своими богатствами. В одном из писем протопопа к боярыне читаем: «В дому твоем тебе служило человек с триста, крестьян у тебя было 8000, имения в твоем дому было на 200 или на 250 тысяч».
Воистину боярыня на серебре и золоте едала… И вот всецело попала под влияние неистового протопопа. Одевшись в рубище, Морозова раздает на улице рубахи, собственноручно сшитые. Ее дом, как и дом сестры, становится местом, куда стекаются толпы странников, убогих; сюда тайными, верными путями идут послания Аввакума, отсюда проверенные люди уносят письма, сообщения, которые через некоторое время достигнут протопопа.
А где же Аввакум? Он уже в новой ссылке, всего полгода и продержался в Москве.
В феврале 1666 года созывается церковный собор, на который доставляют Аввакума, надеясь примирить его с царской волей. И снова ничего не получается: твердо, непреклонно стоит на своем протопоп. Тогда собор принимает решение лишить Аввакума сана и отлучить от церкви. «И бороду враги божие отрезали у меня… Оборвали, что собаки, один хохол оставили…» Предали Аввакума церковному проклятию — анафеме. Потом, отлученного, отправили в Угрещу, в пятнадцати верстах от Москвы, и там почти год продержали в темнице, закованного в цепи. Пока не созывают новый собор, разбирающий дело о расколе. Вновь Аввакума привозят в столицу. На соборе он так ругает собравшихся епископов, что те едва не разорвали его тут же на куски. Удержали их от расправы с ненавистным противником его насмешливые слова: «Архиереям подобает быть преподобными, незлобивыми и прочая. А как же вы, убив человека, в церкви служить станете?»