Убить не убили, но отправили в заключение с царским приказом: «Аввакума беречь накрепко с великим опасением, чтоб из тюрьмы не ушел и зла никакого б над собою не учинил, и чернил и бумаги ему не давать и никого к нему пускать не велеть…»
Одна монастырская тюрьма, потом другая, наконец, отправляют на Север: в холодный, мрачный Пустозерск. И туда идут к Аввакуму послания от Морозовой. Вскоре, однако, умирает царица, боярыня отказывается присутствовать на новой свадьбе царя — и Алексей ей этого не прощает. Сестер, Морозову и Урусову, заковывают в цепи, жестоко пытают на дыбе, мучают голодом. У Федосьи умирает сын, отобраны все богатства, но она не отступает от старой веры. Сестер тоже ссылают в Боровск, где держат в земляной тюрьме без воды и пищи, и обе умирают в жестоких мучениях.
«Горемыки миленькие…»
Аввакум, услышав об их смерти, восклицает: «Соберитесь, русские сыны, соберитесь, девы и матери, рыдайте горько и плачьте со мною вместе…»
Заключение бывшего протопопа страшно: в каморке холодно, ее постоянно заливает водой, одежда преет, на теле гнойные язвы. Сидит Аввакум вместе с тремя товарищами, у которых отрезаны языки, и все-таки они ухитряются разговаривать, спорить. Но главное, все время пишут.
Здесь заканчивает Аввакум самое знаменитое из своих восьмидесяти сочинений — гениальное «Житие».
Тайно следуют его рукописи в другие города, где их переписывают, берегут, как самое дорогое. Многие списки дошли до наших дней.
Совсем недолго осталось жить Аввакуму…
Умер царь Алексей, на престоле тихий Федор, но именно при нем борьба с ревнителями старой веры принимает невиданно жестокий размах. Одна из причин тому — невероятная, самоубийственная смелость самого Аввакума, который отправил царю Федору такую челобитную, которую никто никогда не осмеливался подавать самодержцу.
«А что, государь-царь, — восклицает протопоп, — как бы ты мне дал волю, я бы никониан, что Илья-пророк, перепластал во един час».
«Не осквернил бы рук своих, — поясняет он дальше, — но нашел бы для того крепкого, умного воеводу.
Перво бы нашли собаку и рассекли начетверо, а потом бы никониан».
Горяч и страшен был во гневе Аввакум, царей не боялся: ведь «рассекая никониан», он замахивался и на самого Федора, и особенно на покойного отца его, царя Алексея, который принял правила Никона.
Аввакум не унимается и пишет, наверное, самые дерзкие слова, когда-либо обращенные к трону: «Бог судьей между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал от Спаса; то ему за свою правду», то есть, выходит, сам бог поведал протопопу, что прежний царь на том свете в аду мучается за грехи!