Дома Уильямс пожаловался на лифтера жене. Быстрее бы уж автоматизировали лифт, а то теперь в кабине чувствуешь себя словно в аду!
В 19:30 Дипак спустился в подвал и переоделся. Злые языки обвинили бы его в пренебрежении обязанностями и в том, что он покинул пост до истечения дополнительного времени, которое сам взялся отработать. Но его это не волновало, важнее было сдержать другое обещание. Последний подъем в этот день он совершил уже в повседневной одежде. И совсем скоро спустился вниз.
Успокоившись и отдышавшись, Хлоя пустилась в новую авантюру: чтобы перелезть с инвалидного кресла на откидное сиденье в душе, требовалась изрядная сноровка. Если не считать неприятность в кухне, день складывался удачно. Редактор, заглянувший к ней в студию, похвалил ее и дал прочесть еще одну книгу, посулив подписать новый контракт.
Она собиралась отпраздновать это с отцом, но пока что ей требовался отдых.
Теплая вода, полившаяся ей на плечи, принесла огромное облегчение.
Она надела халат, переехала в гостиную и заняла позицию у окна. Поведение Дипака — тот залез в такси, в которое только что села миссис Коллинз, — нисколько ее не удивило: она догадывалась о том, что происходит, кроме того, увиденное навело ее на интересную мысль.
День, когда я снова ехала в метро
Я тратила уйму денег на такси. Мне годятся только такие, у которых сдвигается дверь и имеется подножка. Водители остальных — а их, увы, большинство — вынуждены выходить из-за руля и класть в багажник мое кресло; по приезде эта манипуляция повторяется в обратном порядке. Большинство таксистов нарочно не замечают моих попыток их остановить, некоторые при виде меня даже прибавляют газу, как будто боятся, что иначе я повисну у них на бампере.
Я спустилась в метро, вспоминая, какую испытывала эйфорию во время первых, давних поездок по Нью-Йорку. Чтобы пользоваться в метро лифтом, надо обладать закаленным обонянием и, безусловно, изрядным терпением: эти лифты удивительно неторопливы, поэтому кажется, что спуску не будет конца. Я дождалась окончания часа пик и заехала в вагон на станции «Вашингтон-сквер». Пока что все было в порядке. Я поставила кресло на тормоз, чтобы ненароком не врезаться в дверь. Вагон был почти пуст, пассажиры уставились в свои телефоны и не обращали на меня никакого внимания. Но на Пенн-Стейшн положение ухудшилось. В вагон хлынула толпа, сидячие места люди брали штурмом, я всем мешала, мое кресло занимало слишком много места, и пассажиры, оставшиеся стоять, сгрудились вокруг меня. Полы пиджаков, майки навыпуск, пряжки ремней, кейсы и сумки образовали стену, которая смыкалась вокруг меня все теснее. Я вдруг почувствовала, что задыхаюсь. Поезд развил большую скорость, на вираже плотный мужчина ненароком меня толкнул, но вовремя удержался на ногах, ворча себе под нос, зато другой, не такой любезный, чуть было не плюхнулся мне на колени. Мне не хватало воздуха, я была уже в панике, я плакала. Многих большой город страшит, мне ли не понимать, что они чувствуют! Когда в битком набитом вагоне раздается женский крик, эффект наступает немедленно. Так было и тут: началась толкотня, и мне стало стыдно, когда я увидела, как мамаша хватает на руки маленькую дочь в страхе, что ее затопчут. Но тут какой-то мужчина приказал всем успокоиться. Вокруг меня образовалась пустота, вид у меня был, наверное, безумный, я обливалась потом. Я судорожно разевала рот, пытаясь восстановить дыхание, люди в толпе переглядывались, я видела в их глазах смесь испуга и отвращения. Какая-то женщина протолкалась ко мне, опустилась на колени и велела дышать медленно, сказала, что мне нечего бояться, что все будет хорошо. Взяв меня за руку, она стала массировать мне пальцы. «Знаю, каково тебе, — шептала она, — у меня сестра колясочница, с ней много раз такое бывало, это совершенно нормально…»