Поэтому на следующий же день, поскольку никаких боевых действий не предстояло, а халиф отсрочил свой отъезд на два дня, я обратился к сотнику с просьбой отпустить меня в расположение бывшей своей сотни, чтобы проверить справедливость распределения трофеев, так как я знаю своих товарищей лучше, чем кто-либо из посторонних. Сотник одобрил мое стремление и, заручившись позволением эмира, дал свое согласие, отрядив со мной шестерых гвардейцев.
Этот недолгий путь был полон для меня тяжких мучений. Жгучее нетерпение невыносимо будоражило мою кровь, возбуждая неистовое желание пришпорить коня и пуститься вскачь, чтобы утолить наконец свое желание проникнуть в неожиданно вставшую на моем пути тайну. Но я вынужден был изо всех сил сдерживать свой порыв, чтобы не показать своего волнения остальным и не дать им заподозрить, что истинная цель этой поездки для меня кроется совсем в другом. Для успеха замысла мне необходимо было сохранять все это в тайне.
Наконец мы прибыли на место. Встреча с друзьями была теплой и радостной, хотя я чувствовал, что за щедрыми пожеланиями всяческих благ на новой службе скрывается горькая зависть. Однако они не скрывали своей радости и благодарности мне за то, что благодаря моим успехам и они не остались в обиде, получив весьма ощутимые блага. Они сообщили мне, что кроме вознаграждения халифа, прибавки жалованья и трофеев всем им после этого похода пообещали отпуск.
Трофеи, как оказалось, были разделены в высшей степени справедливо, с учетом желаний каждого, и обиженным не оказался никто. Все воины наконец-то получили хорошее оружие и доспехи, многие – сбрую для лошадей. Также была поделена одежда и всяческая утварь, деньги и украшения. Наиболее же ценные вещи – изделия из золота и серебра – было решено после окончания похода разделить между семьями погибших. Я был восхищен благородством своих соратников, хотя вполне мог его объяснить: познавший на своих плечах бедность и горе всегда справедлив и готов помочь попавшему в беду.
Однако, исполняя возложенные на меня мной же самим обязанности, я ни на миг не забывал об истинной цели моего приезда сюда. Сделав вид, что меня очень заботит, доволен ли каждый своей долей, что, надо сказать, и вправду заботило меня, я стал расспрашивать всех, что же именно они получили из трофеев. Мне пришлось опросить довольно многих, и я уже начал было беспокоиться, прежде чем все-таки нашел то, что искал. Один из ополченцев, с которым я был мало знаком, выглядевший старше меня и, видимо, поэтому смотревший на вещи чисто практически, сказал, что ему досталась довольно интересная, но весьма бесполезная вещица, которая сгодится, пожалуй, лишь на то, чтобы повесить на шею или прикрепить к одежде. Но поскольку она досталась ему как милость самого́ халифа, он уж не отдаст ее никому. На мою небрежную просьбу показать ее он охотно вынул из хурджуна таинственную пластинку и протянул мне. Невероятных усилий стоило мне унять дрожь в руках и сохранить спокойствие на лице, когда я принял ее из его рук. На первый взгляд она не представляла собой ничего особо интересного: непонятные и ничего не говорящие изображения на сероватом металле с одной стороны и множество маленьких, беспорядочно расположенных, хотя и весьма причудливых значков с другой. Поверхность ее действительно была тщательно отполирована. Обратив на это внимание хозяина, я неожиданно для него предложил продать ее мне. Я объяснил свое желание тем, что мне приходится часто бриться, и она очень пригодится мне в качестве зеркала. Хозяин замялся было, бормоча что-то о милости халифа. Но я вынул два небольших рубина, пожалованных мне визирем, чтобы вправить в рукоять кинжала, дабы он выглядел достойно. Увидев их, боец охотно согласился. Не став детально разглядывать свое сокровище, чтобы не возбуждать любопытства окружающих, я спрятал его и продолжил свое дело уже без всякого усердия. Затем было воздание памяти погибшим, долгое прощание и возвращение в лагерь халифа, которые прошли словно в тумане.