– Я?! – он умилительно глянул на молодого и крепкого милиционера. Пот стекал струйками со лба, капал на рубашку, на спине образовалось мокрое пятно. Сухость во рту мешала говорить, он поперхнулся и закашлялся. Заикаясь, он пытался устрашить напористого младшего лейтенанта.
– Вы с-сума с-сошли м-молодой ч-человек! Я буду жаловаться начальнику! Я буду жаловаться на начальника! Вы не знаете с кем с-связались.
– Это угроза? Мне? При исполнении служебного долга?
Борис сел на стул, как на коня, и оперся локтями о спинку. В позе наездника, он был на высоте, спинка стула служила крепкой опорой для уверенности.
С лицедейской лёгкостью Лёня воплотился в робкого подростка. Борис удивился внешней перемене, когда наглый мужик, о котором судачили соседи, испарился, и перед ним предстали совсем иное лицо и картина. Социопат, потерявший стыд и совесть, менял в трудных обстоятельствах маски, упрочив точку зрения следователя, что прокажённая личность может отмстить, и убить.
– Не убивал! Дорогой мой, как вы могли подумать такое, – обиженно он робко оправдывался. – Я мухи не обижу, а тут человека убить.
– Хорошо. Где ты был позавчера? – не установленное время убийства мешало Борису назвать более точное время.
– Д-дома, – с испугом промямлил склочник.
– Кто подтвердит алиби?
– Чёй-то такое, алиби?
– Правда.
– Я могу. Подтверждаю. Я никуда не ходил, – он размяк, как хлеб в молоке, огорчившись, что никто не может засвидетельствовать его пребывания в доме. Пот катился с покатого лба и капал на живот.
– Убил? – Боря наклонился нос к носу. – Колись! Получишь за чистосердечное признание смягчение приговора.
Словно вбивая гвозди в крышку гроба, Борька методично убивал Павла прямыми вопросами, загонял в угол его подсознание, довлел погонами, проявляя явную власть, указывал, что ему не выкрутиться от обвинения.
О презумпции невиновности люди не слыхивали. Каждый подозреваемый для милиции был априори виновен, если не мог доказать невиновность. Страх перекосил лицо Лёни, руки дрожали, он готов был отдать соседям всю свою землю, лишь бы его прекратили пытать и обвинять. Он упал на колени, подполз как червь к Борису и, захлёбываясь в слезах, проговаривал много раз одни и те же фразы.
– Миленький я не убивал! Сыночек прости! – он мерзко скулил от безысходности, понимая, что его приговорят к смерти.
– Я не верю ни одному твоему слову! Давай сука колись, а то я тебе все зубы выбью, – Борис добивался признания любой ценой. Вцепившись в подбородок, он злобно тряс жирное лицо, свирепо глядел в опухшие красные глаза. – Ты будешь, говорить тварь или нет?!