Вечером нового дня Фрол загнал на двор временного пристанища князей Сакульских двух парней – крепких лбов лет по двадцати.
– Что, напились? – поднялся навстречу Зверев, как раз сидевший на крыльце.
– А они что трезвые, что пьяные, княже, все едино без царя в голове, – ответил староста, снимая шапку. – Перед вершами возле ручья опять драку учинили, снасть одну поломали, трех девок утопили. Спасу нет, княже.
– Как утопили? Кто? – вступил в разговор Пахом, что нашивал у завалинки на овчинную душегрейку тонкие железные пластинки. – За душегубство кара сурова, тут каженному свою меру отвешивать надобно.
– Не до смерти утопили, обмочили токмо, – поправился Фрол. – Опрокинули аккурат на мережу и сами свалились. Вся снасть в трещинах, рыба ушла. А починять когда? Страда ныне. Раньше токмо этот лоботряс-бездельник по деревне шлялся да девок испортить норовил, – указал он сперва на веснушчатого русоволосого, стриженного «под горшок» парня, после чего ткнул пальцем в белобрысого, но такого же круглолицего: – А тут еще и немец этот появился. Проку никакого, токмо драки каженный день затевают. То промеж собой, а то с других деревень заезжих задирают, с девками встречаться не дают. Я мыслю, повесить их надобно, княже, и вся недолга. Все едино пользы никакой в хозяйстве, одна поруха. Али руки отрубить – другим для острастки. Все едино ни к чему руки сии не прикладывают.
– А почто они немцем меня все кличут? – вскинулся белобрысый. – Поморянец[2] я! У нас половина поселенцев поморяне! Ты же сам, княже, из Поморянии нас привез! И имя у меня есть! Изольдом отец с матерью нарекли!
– Понятно, Изя, – тут же сократил слишком длинное для смерда имя Андрей. – Значит, тебя любекский бургомистр в неволю продал. А отец с матерью где?
– Мать здесь ныне, на краю деревни обитает, а отца лютеранцы зарезали. Пять лет тому в город шли, да в поселке нашем людей, что в костеле застали, побили всех до единого, а пастора в дверях повесили.
– Я ее к Кшельнице, вдове старой, поселил, – тут же отчитался староста. – Возле болота. Может, хоть корзины плести приохотится. Хозяйства не потянуть им, княже, сам видишь. А на корзинах да на ягоде с грибами прожить смогут, и оброк какой-никакой дадут. Немца хорошо бы к бортничеству определить. Там и одному подняться можно. А подъемные им не давали, Андрей Васильевич. Куда им? Пропадет токмо добро, не вернут.
– Понятно, Фрол, – кивнул Андрей. – Ступай, я тут с ними разберусь.
– Будете теперь знать, каково баловать, – довольно погрозил пальцем староста и пошел со двора.