А потом раздаются щелчки.
Заглянув Джеку через плечо, я замечаю двух парней с фотоаппаратами. Я втаскиваю Джека в дом и захлопываю дверь.
Мама смотрит, нахмурившись, как я задвигаю дверной засов, недовольно прошипев:
– Репортеры.
Она бросается к окну и выглядывает сквозь жалюзи.
– Они не на нашей территории, так что мы мало что можем сделать.
Мама мечется от одного окна к другому, закрывая жалюзи. Мы с Джеком помогаем ей.
Мне отчаянно хочется не попадаться никому на глаза, но я не могу позволить этим уродам запереть меня в доме.
– Мы снова выйдем.
Мама кривится.
– Они будут ходить следом и снимать вас, заглядывая через забор.
Я направляюсь в кухню, чтобы налить нам пару стаканов виноградного сока.
– Надеюсь, что не прямо сейчас.
Мы с Джеком выходим на улицу, наклонив головы так, чтобы ни одна камера не могла увидеть нас за живой изгородью. На горизонте чисто, и мы устраиваемся на качелях.
Он ставит свой стакан на землю.
– Постарайся ничего не пролить на меня, ладно?
Прошло всего лишь три недели с момента, когда мы сидели в другом дворике на той кошмарной вечеринке в честь окончания учебного года.
Я смеюсь.
– Я уже не та Эйслин, которая это сделала.
Мы оба осекаемся. В каком-то смысле это правда. Я не могу быть прежней. Не со всеми этими странными ДНК, внедрившимися в мой организм.
Он берет меня за руку.
– Ты осталась прежней – с той точки зрения, которая действительно важна.
Многое бы отдала, чтобы узнать, что это за точка зрения. Но я просто благодарю его и отталкиваюсь ногами от земли, чтобы раскачаться.
Мы сидим лицом друг к другу. Хотя это кажется мне небольшим жульничеством, я пытаюсь прочитать его выражение лица, используя свои новые способности. Одновременно с этим я оцениваю его выразительные скулы и челюсть, и золотисто-коричневую загорелую кожу. Только потом я замечаю тревогу и беспокойство в этих бесконечно голубых глазах.
Он кладет руку на спинку сиденья. Воспользовавшись этой возможностью, я кладу свою рядом, наши теплые руки соприкасаются. Он вздрагивает – но почти незаметно. Почти. Но он не убирает руку.
– По-прежнему никаких подвижек насчет противоядия? – спрашивает он.
– Они почти на сто процентов поняли, что это за вирус – тот самый, на который проверяли тебя. И какие измененные гены он переносил. Но теперь им предстоит выяснить, как прекратить действие вируса и убрать генетические модификации.
Он мягко спрашивает:
– Ты уверена, что все еще заразна?
– Я пообещала куче людей, что не буду рисковать.
Он берет меня за руку и наклоняется ко мне так близко, что я могу ощутить жар, исходящий от него. А потом он притягивает меня к себе и прижимает мое лицо к своей груди. Мне хочется расплакаться от ощущения, что именно так все и должно быть. Я прижимаюсь к его гостеприимному телу, будто специально для этого созданному. Он целует мои волосы, и по всему телу пробегают мурашки. Когда он кладет руку на мое обнаженное бедро, мои внутренности словно не могут решить – расплавиться или вспыхнуть. Ох, если меня не убьет CZ88, это точно случится из-за того, что нам можно быть «только друзьями». Но мысль о том, что если мы зайдем дальше, это может оказаться для него опасным, заставляет меня резко отодвинуться.