Мама пододвигает кресло. Она выглядит слишком жизнерадостно, безуспешно пытаясь замаскировать свое беспокойство. Останется ли у меня способность читать лица, когда лекарство подействует? Надеюсь, что нет. Видеть все эмоции других людей невероятно утомительно.
Я беру ее за руки и чувствую, как они дрожат. Я изо всех сил пытаюсь изобразить жизнерадостную дочку.
– Я нормально себя чувствую. На самом деле, у меня с собой отличная книга, так что тебе не нужно ждать тут все время.
Она смахивает с кровати какую-то ниточку.
– А может я останусь ненадолго? Может сходим в кафетерий, устроим праздничный ужин.
Я улыбаюсь.
– Отлично, если ты именно так хочешь провести пятничный вечер.
Мы пробуем разваренные макароны, салат, который явно слишком долго пролежал в холодильнике, и лимонное желе в небольших пиалах, которое оказываются как раз кстати. Я откидываюсь на спинку стула и обдумываю, что сказать теперь.
– Знаешь, мама, чем бы все это ни кончилось, у тебя должна быть своя жизнь.
Она кашляет.
– Что ты имеешь в виду? С тобой и Сэмми у меня есть все, что мне нужно.
– Ты заслуживаешь большего. Папа умер уже давно, очень давно. Настал момент, когда тебе стоит подумать о свиданиях.
Она закашливается, подавившись.
– Ох, дорогая, давай решать по одной проблеме за раз.
Я передаю ей свою салфетку.
– Я просто хотела высказать эту идею, пока я еще не стала такой заторможенной, как обычно.
Кивнув, она вытирает губы.
– Я подумаю об этом.
Я планирую как можно скорее заняться оформлением ее онлайн-страницы. Будет забавно выпустить на волю мою внутреннюю Эви, чтобы обновить мамин гардероб.
Когда мы возвращаемся в палату, приходит незнакомый врач, чтобы осмотреть меня. Пока никаких изменений. Но не исключено, что изменения могут появиться через несколько дней или даже недель. Когда он уходит, мама говорит, что пойдет проведать Сэмми, раз я пока что в порядке. Я уверяю ее, что все нормально.
Как только она уходит, я плетусь к лифту в тапочках, сделанных из того же материала, что и одноразовые подгузники, и отправляюсь в отделение, где лежат Себастьян, Ксавьер, Джесси и Шейн. Когда они впали в кому, их снова перевели в палату, предназначенную только для мальчиков.
Я хлопаю в ладоши:
– И вы называете это вечеринкой?
Они лежат на спинах, как обычно. Вдоль противоположной стены палаты их родственники расставили стулья, чтобы записать интервью для документального фильма. Мама Шейна машет мне рукой и прикладывает палец к губам, потому что камера сейчас снимает.
Я подхожу к кровати Себастьяна и провожу пальцами по одеялу. Когда я вспоминаю, каким гибким и подвижным было его тело, как он мог создать нечто прекрасное даже в серых стенах больничной палаты, у меня перехватывает горло. Вот бы снова увидеть, как он исполняет пируэты на сцене. Хоть раз. Переходя от его кровати к той, где лежит Джесси, я шепчу им: «Проснись».