И тут Кондрат почувствовал, как у него в груди, возле сердца, вдруг нестерпимо горячо словно вспыхнуло и разгорелось жгучее пламя и раскаленная струя огня вдруг подступила к самому горлу.
Он гулко выплеснул свой горячий гнев на весь простор бухты, заглушая гром канонады:
— Я сын казачий, внук есаула, запорожца Кондрата Хурделицы, того самого, кто Хаджибейскую крепость взял, на месте коей потом Одессу воздвигли. Я… ныне, как отец мой, как дед, с захватчиками земли черноморской воюю и поэтому никогда на сей мост предательской подлости не взойду. Уж лучше честной смертью в бою с врагами погибну, но не отдам им Севастополь…
Тифозная огневица внезапно подкосила Кондрата. Болезнь проявилась в самой жестокой форме. Капитан Бутаков, как только доложил ему боцман Звеняга о болезни мичмана Хурделицы, тотчас сошел с боевого капитанского мостика на бак, где недалеко у кормового орудия матросы положили на палубе больного.
Капитан дотронулся до головы мичмана. Лоб Кондрата был горяч. Капитан понял, что мичман болен серьезно и с лечением его медлить нельзя. Бутаков вернулся на мостик, изменил курс судна и повел пароход-фрегат к Северной стороне. Там пришвартовался у пристани Михайловской батареи и позаботился, чтобы больного быстро доставили в госпиталь и сдали в надежные, добрые руки сестер милосердия — Богданы Ивановны и Екатерины Александровны.
Сестры милосердия пришли в ужас — Кондрат не приходил в сознание. Он метался в жару, задыхался, рвал на себе рубашку, бредил, все звал покойного Нахимова. Умолял его отдать ему свои золотые адмиральские эполеты, чтобы он, мичман, одел их и вместо адмирала вышел в них под пули и бомбы на бастион…
Врачи госпиталя, осмотрев Кондрата, решили, что жизнь больного в опасности и спасти его может только хороший уход, строгий режим. Они поручили заботу о нем родному ему человеку — сестре милосердия Богдане. По доброму совету Екатерины Александровны решили их обоих отправить немедленно из осажденного города в Одессу, а там далее — домой, до полного выздоровления Кондрата.
В тот же день Богдана торопливо простилась со своими коллегами-медиками и повезла тряской дорогой в санитарной повозке не приходящего в сознание Кондрата обозом в Херсон, а оттуда домой, в родной черноморский край…
В Одессе их уже ожидал извещенный письмом постаревший Виктор Петрович, вместе с еще более облысевшим доктором Францем Павловичем.
Кучер Скаржинского, Анлюс, лихо помчал их в запряженной шестеркой лошадей карете-избе в Трикраты.
…Хотя Богдана, Наталья Александровна и Франц Павлович использовали для исцеления больного мичмана все достижения тогдашней медицинской науки, болящий выздоравливал очень медленно. Тиф, видимо, дал осложнение, да и сказались незалеченные раны, контузии, мелкие ранения и травмы, полученные Кондратом во время обороны Севастополя. Открылась от высокой температуры рана на голове, совсем некстати начала снова гноиться, зарубцевавшаяся рана на ноге. Особенно томила Кондрата высокая температура, от которой у него мутилось сознание, болела голова. Он все время находился в бредовом состоянии. Это пугало окружающих. Ему представлялось, что он опять то на пароходе-фрегате «Владимир» вместе с Бутаковым и Корниловым участвует в обстреле османского парохода «Перваз-Бахри», то с лейтенантом Бирюлевым ночью атакует французские ложементы. А чаще вместе с Нахимовым выходит на открытый банкет четвертого бастиона, и вокруг, над головой, словно ветер, шумят летящие пули.