К полицейскому средних лет подошла супружеская пара. Женщина вела за руку маленькую дочь, а мужчина нёс на руках сына. Светловолосые, в шортах и спортивных майках.
Лица родителей были приветливы и в то же время серьёзны, какие бывают у молодых и состоявшихся. Сначала я принял их за туристов, но в тот день туристов в городе не было.
Мужчина что-то сказал, и я услышал, как полицейский громко ответил: «Пройти куда?!»
— Вон туда, — мужчина указал в сторону столбов дыма, затем — на детей и сказал: — Хотим, чтобы они посмотрели.
Сказано это было так, будто этот аргумент офицер не принять не мог.
Все уставились на них.
— Нет удостоверения — нет прохода, — и полицейский повернулся к семье спиной.
Приветливое выражение исчезло с их лиц. Будто люди пришли в ресторан, а метрдотель вдруг заявил, что заказ их утерян, и свободных мест нет. И они двинулись дальше на запад, возможно, к следующему блокпосту. Женщина всё также вела девочку за руку, а мужчина нёс мальчика.
— Хотели показать детям «Граунд Зиро»![5] — сказал женщина, знакомая полицейского. — С ума они, что ли, сошли?
— Мародёры, я так думаю, — сказал полицейский, поднося к губам уоки-токи — предупредить следующий блокпост.
* * *
Мэгз, слегка потрепанная, объявилась почти сразу же после этого. Я знаю Мэгз очень давно, а когда знаешь человека так долго, совершенно не замечаешь, как он меняется. Для тебя он всегда остаётся таким же, как в детстве.
Но у детей нет седых волос, и тела у них не такие тучные, какими они становятся в пятьдесят с небольшим. В поцелуях нет холода, а в беседах — коротких, сдержанных кивков в знак понимания.
Сейчас можно было спокойно идти посередине улицы. И мы шли.
— Всю ночь не спал, — сказал я.
— Это из-за тишины. Я тоже не спала. Всё ждала других самолётов. А сегодня должна была явиться в жилищный суд. Но суды закрыты, пока хоть что-то не прояснится.
Я сказал:
— В Соут-Виллидж[6] теперь пропускают только местных; оказывается, это сплошь итальянцы и хиппи.
— Всё как тогда, в шестьдесят пятом.
В последние несколько месяцев мы общались чаще обычного. Вспоминая о тридцати с лишним годах любви и безразличия, мы будто бы играли с ней в «приди-уйди».
Как-то в две тысячи первом, после одной интрижки, я съехал с квартиры и переселился на кооперативное жильё в Соут-Виллидже. А Мэгз по-прежнему жила в обветшалом домишке на окраине Сохо.
И вот мы встретились снова. Мэгз точно знает, что я пишу, но не читает ничего из того, что я публикую. Это обидно. Но ведь и мне совершенно нет дела до активистских левых движений, в которых она время от времени принимает участие.