С другой стороны, у него уже больше не было терпения дожидаться идеальной жертвы.
«Ее себе не испечешь», — подумал он и поехал быстрее, пока не смог снова ясно рассмотреть женщину. Затем он пустил велосипед катиться по инерции и стал ждать, сам не зная чего. Было семь часов вечера, солнце садилось и заливало все вокруг золотисто-красным светом. Затем медленно подкрадывающиеся сумерки стерли контуры яблонь, росших по обеим сторонам дороги, образовывая аллею. Он снова увеличил скорость. Женщина не оборачивалась, но мальчику показалось, что она идет быстрее по мере его приближения к ней, словно она что-то чувствовала, но не желала этого знать поточнее, как это делают дети, когда им страшно: крепко закрывают глаза, свято веря, что любая опасность улетучится, если не обращать на нее внимания.
Мальчик ухватил левой рукой молоток, спрятанный в глубоком кармане его плаща. Воздух все еще был холоден и влажен, и от его дыхания подымался пар. Он притормозил и наконец остановился рядом с женщиной. «Извините», — крикнул он ей, улыбаясь своей самой вежливой из натренированных улыбок, которая не раз обманывала самого строгого учителя и самого упорного «фенхенфюрера»[33].
Но не обманула ни Бену, ни его мать, ни эту женщину. Она, казалось, ясно почувствовала: что-то здесь не так, и отступила на пару шагов. Женщина не была похожа на инвалида, однако на очень умную — тоже. Она была худощавой, лет под пятьдесят, с маленьким серым мышиным лицом, обрамленным короткими жесткими волосами. Мальчик встал с велосипеда, успокаивающе махнул рукой и остался на месте. Она сама должна подойти к нему: охота с преследованием и громкими криками о помощи была для него очень рискованной. Он подождал пару секунд, и женщина действительно подошла к нему, однако она остановилась в нерешительности слишком далеко от него, так что он не мог до нее дотянуться.
— Вы не могли бы мне сказать, который час? — спросил он самым вежливым в мире голосом.
Женщина стояла, не двигаясь, вцепившись правой рукой в отворот своего пальто и ничего не отвечала, словно была парализована страхом. Мальчик взял свой велосипед за руль и медленно пошел к ней.
— Я хотел просто узнать время, — сказал он. — В половине восьмого я должен быть дома.
— Так, — произнесла женщина, видимо, прилагая все усилия, чтобы сохранять самообладание.
Она все еще не двигалась с места.
— Да, — сказал мальчик. — Вы не могли бы… У вас есть часы?
Он и сам толком не знал, что делать дальше. Хватит ли у него мужества напасть на женщину спереди и смотреть ей в глаза, когда он придавит ее коленями, левой рукой сожмет горло, а правой рукой с зажатым в ней молотком размахнется для нанесения финального удара? Он не знал этого, но понимал лишь одно: сегодня у него выбора не было. В случае чего ему придется убить ее, она хорошо видела его и позже сможет узнать. Его охватило странное чувство, нечто среднее между возбуждением и страхом. Если сейчас проедет машина или пройдет пешеход, то ничего не случится. Ничего. Женщина, может, на секунду удивится, может, сегодня вечером расскажет об этом своему мужу, а потом забудет его. В какой-то момент эта мысль показалась мальчику привлекательной. Ему можно ничего не делать с ней. Пусть все остается как было. Он уставился на женщину и из чистого любопытства перестал прикидываться. Улыбка сползла с его лица, зубы оскалились, как у волка, и он зарычал. Ему стало очень хорошо, будто его подхватили какие-то посторонние силы и собрали его энергию в один пучок, словно луч лазера.