— Почему он не должен знать? — спросил Бергхаммер спокойно, вставая, чтобы закрыть окно.
— Встречный вопрос, — сказала Мона. — Ты уверен, что Керн прав?
— Что ты имеешь в виду?
— Почему мы исходим из того, что Плессен — только жертва? Может быть, он тоже как-то связан с преступлениями. Или его жена. Мы же этого вообще не знаем.
— Керн говорит.
— Керн говорит, что это серийный преступник. Вполне возможно. Но на этот момент у нас — два трупа, и единственное, что указывает на серийного убийцу, — это вырезанные на телах буквы. Это может быть типичным почерком преступника, но не обязательно. Возможно, убийца хочет нам что-то сказать, чего мы не понимаем.
— О’кей, но…
— Поэтому мы должны вести расследование в двух направлениях. А еще лучше — во всех сразу. С одной стороны, есть пациенты, которым Плессен не помог. Пока мы нашли одного — он сейчас лечится в психиатрической клинике. Быть может, оба преступления все же были просто местью. Возможно, Плессен совершенно точно знает, что значат эти два слова и каким должно быть продолжение фразы, но не говорит нам, поскольку боится за себя. С другой стороны, возможно, прав Керн, и преступник будет участвовать еще в одном цикле семинаров — просто так, для удовольствия. В любом случае, было бы неплохо, если бы там был кто-нибудь из нас, чтобы присмотреться к дому и к Плессену во время его работы.
— О’кей.
— О’кей? Можно считать, что ты согласен? Мы могли бы…
— Почему у тебя такое лицо? Что особенного в том, что я считаю твою идею правильной?
— Ничего особенного. Я просто рада этому.
Дождь забарабанил по оконным стеклам. На улице было уже градусов на десять холоднее, чем пятнадцать минут назад. Мона вскочила со стула, подошла к двери и, скрестив руки на груди, прислонилась к ней.
— Я уже знаю, кого мы пошлем туда, — сказала она и голос ее звучал так, словно их команда только что выиграла футбольный матч.
1985 год
Когда мальчику исполнилось тринадцать лет, в его организме произошли первые изменения особого рода, начиналось половое созревание. Его половые органы увеличились, голос начал ломаться, походка стала тяжелее, он стремительно рос и постоянно хотел есть. На некоторое время его необычные опыты с животными прекратились, и он чувствовал почти облегчение: его тело причиняло ему намного больше неудобств, чем когда-либо, и это на какое-то время отвлекло его от странных занятий. Оглядываясь назад, можно сказать, что это был его второй шанс к возвращению в реальный — чистый и простой мир, в котором существовали иные удовольствия, дружба и любовь.