Петр выслушал его молча до конца, не прервав его ни единым словом, ни единым жестом.
Если бы не обычное нервное подергивание его лица, можно было бы подумать, что он слушает достаточно сам по себе интересный рассказ, но о женщине совершенно для него посторонней, о которой он ничего никогда не слыхал и которую никогда в жизни не видел.
Меншиков кончил рассказ и смутился этим глубоким равнодушием царя.
Он хотел бы еще что-нибудь прибавить; но выдумать что-нибудь более сильное было невозможно, и, если перечислением чудовищных преступлений царской фаворитки он не вывел императора из состояния равнодушия, то чем другим еще мог бы он вывести его из себя?
И вдруг ему мелькнула «счастливая» мысль.
Он вспомнил об одной встрече и разговоре — и тут же решил воспользоваться этим.
— Ко всему мною сказанному, — проговорил он, — долгом, почитаю прибавить, что сия Гамонтова, несмотря на высокий свои придворный сан и на счастье пользоваться твоим вниманием, государь, и благорасположением, зело неуместно и пашквильно обольщает твоего денщика Орлова льстивыми речами и сладостными взглядами.
Судорога прошла по лицу Петра, которое теперь вдруг побледнело.
— Что ты врешь, старик! — громко закричал он и стукнул мощным кулаком по столу. — Из ума выжил, что ли?
— Истинно, истинно говорю.
— Какая завистливая баба вложила в твои глупые уши сию пашквильную клевету? Тотчас молви, кто сказал тебе сие?
— Никто, государь. Сам видел и слышал все, о чем здесь говорю.
— Ого! Что же ты слышал такое?
— Сказывала она мне при Орлове— он самолично тому свидетель: — «Вот кабы ты, — я то есть, государь, — был бы таким, как он, — Орлов, то есть, — тогда я могла бы полюбить тебя».
— Она это сказала?
— Да, государь.
— При Орлове?
— При нем.
— Хорошо, я осведомлюсь у него.
Царь приказал позвать денщика.
Орлов вошел.
— Скажи-ка, Орлов, — обратился к нему царь, — говорила ли Марья Даниловна Гамильтон, вот при нем, — он указал пальцем на князя Меншикова, — будто могла бы полюбить его, коли он походил бы лицом на тебя?
Орлов смертельно побледнел и стоял ни жив ни мертв.
— Говори же! — крикнул царь, подступив к оробевшему офицеру. — Да, гляди, ежели солжешь…
Орлов повалился в ноги царю.
— Говорила… — прошептал он. — Но сие было не более, как шутка, полагаю.
— Довольно. Встань и уходи!
Орлов вышел, шатаясь.
Петр вернулся к столу и облокотился о него. Лицо его сделалось еще сумрачнее и чаще стало подергиваться судорогами…
— Ты сказал правду, Данилыч, — проговорил он еле слышно. — А сколько и от кого получил ты за сей злобный донос? — вдруг спросил он его.